И Григ стал рассказывать именно то, что могло интересовать Листа.
— Оле Булль? Оле Булля я знаю! Я был знаком с ним. Здесь его прозвали «норвежским Паганини»! Это уж так принято — непременно сравнивать, уподоблять и все такое. Предвижу, что и вас со временем назовут «северным Шопеном»! А что касается Оле Булля, то я восхищаюсь им! Что за личность, боже мой! Вам повезло, что вы встретили его именно в детстве. Ведь это живая легенда!
И, вспоминая могучего Оле Булля, Лист проникался жалостью к сидевшему перед ним хрупкому человеку. Для того чтобы выдержать борьбу, нужны более широкие плечи. Впрочем, такие вот, тщедушные, оказываются иногда самыми выносливыми.
— Я был глубоко огорчен смертью вашего друга! — сказал Лист. — Какая это потеря для вас!
Неужели он знал Нордрака?
— Не знал, но видел его партитуру «Марии Стюарт». Настоящая, живая музыка. И мне говорили о вас обоих… после того, как я нашел вашу сонату.
Но что могли рассказать о Нордраке чужие люди? Они видели его так мало! Они не могли судить о его отваге! И о той жертве, которую он приносил, заглушая в себе порыв к творчеству.
— А я не могу заменить его. Нет во мне этих качеств! Да я и всегда знал, что мне до него далеко!
— Ах, Эдвард… Вы позволите мне так называть вас? Ведь я старше вас более чем в два раза… Прошу вас, не вздумайте вы только «заглушать в себе порыв к творчеству»! Вам не надо никого заменять. Вы сильны сами по себе. Ваша музыка сама доставит вам признание — не то, за которым приходит слава, деньги, — все это, если хотите, прах и тлен! — а то признание, в котором кроется глубокая сердечная признательность. Ради чего нам стоит жить и трудиться… Что же ваш оркестр, — спросил он немного погодя, — совсем никуда не годен?
— Это еще не оркестр. Это люди, которые могли бы стать музыкантами. Но их не научили уважать музыку…
— Все это придет со временем. Не отчаивайтесь, мой милый… А ваши родители? Угадайте, кто рассказал мне о таланте вашей матушки?.. Оле Булль!
— Мама теперь редко играет…
— Кстати, Эдвард, ведь вы женаты? И, насколько я догадываюсь, женились не по расчету?
— О нет!
— Как интересно!
Григ поднял на него удивленные глаза.
— Почему же? — спросил он смущенно. — Ведь все женятся!
— О, далеко не все. Я, например, не женат!
Эдвард совсем смутился.
— И Бетховен был одинок, и Шуберт, и, пожалуй, Шопен… Трудно найти женщину, которая бы… — Лист задумался. — Да-а! Значит, все есть в вашей жизни: борьба, дружба, любовь, молодость… И все так чисто! Ах, счастливец, счастливец! Я что-то не помню у себя такой ясности. Все было запутанно, трудно, много лишнего. Или я ничего не замечал?.. Но вы должны рассказать мне о Норвегии… Впрочем, я узнаю это от вас иначе. Ко мне ведь нельзя приходить с пустыми руками. Я вижу, у вас ноты… Давайте, давайте их сюда!.. Соната для скрипки и фортепиано? — начал он, развернув ноты. — Это новая? Прекрасно! Соль мажор? Ну, что ж! — Он надел очки. — Представим себе и скрипку!
Он играл с блеском и силой, ничего не пропуская, несмотря на то что видел эту сонату в первый раз и читал ноты по рукописи с листа.
Но как великолепно справлялся он с двумя инструментами! Партия скрипки так и звучала у него по-скрипичному. Не мудрено: он умел превращать фортепиано в оркестр. Теперь Григ верил, что Лист один исполнял Девятую симфонию Бетховена!
— Эге! Как крепко, вкусно! — восклицал Лист. — Глоток воды прямо из ключа!
Он был очарован и нисколько не скрывал этого. Притворная холодность, непроницаемость взора — этого он не признавал. Забота о скромности — это для посредственностей! Настоящий художник и без того скромен. Лист был убежден, что запугать или разочаровать молодого художника гораздо опаснее, чем захвалить его. Он не раз убеждался в этом на опыте. Но он не захваливал Грига. Он просто воздавал ему должное.
Как и Оле Булль, Лист тотчас же понял, что Григ не обладал бетховенским даром тематического развития, не умел, да и не пытался выражать борьбу и все стадии борьбы, вообще не был мастером столкновений и споров в своем искусстве. Как дитя, повторял он понравившуюся ему фразу, изменял ее, удивлялся, восторгался ею и переходил к следующей, столь же прекрасной… В этом он был схож с народными певцами, которые многократно изменяют любимую мелодию, как бы не в силах расстаться с ней. Но как сильно он чувствовал! Какие неожиданные и выразительные гармонии изобретал он! Как был неистощим в напевах! И какая сердечность и отзывчивость во всем!
— Я читал вашего Ибсена, — сказал Лист, сыграв первую часть сонаты, — и ясно представил себе Норвегию: и природу и людей. Но все казалось мне таким суровым, неумолимым! А у вас все залито солнцем, все полно жизни и счастья! Или это ваша доброта заливает все таким светом? Какой бодрящий воздух! Какая ширь и даль!..