Я думаю, вы согласитесь с моим мнением, что сегодняшний Интернет стал неузнаваемым. Стоит подчеркнуть, что эти перемены продиктованы сознательным выбором, они – результат систематически вкладываемых усилий со стороны властного привилегированного меньшинства. Усилия по направлению коммерции в русло электронной коммерции привели к эффекту «раздутого пузыря», а в итоге – к коллапсу. После этого компании осознали, что люди, которые заходят в Интернет, намного меньше заинтересованы в том, чтобы тратить, чем делиться, и что человеческие контакты, которые и создали Всемирную сеть, можно превращать в звонкую монету. Если большинство людей желают войти в Интернет, чтобы рассказать своим близким, друзьям и случайным знакомым, что у них на уме, а те в ответ хотят рассказать, что на уме у них, – то все, что остается сделать компаниям, это придумать, как им влезть в самую середину этого обмена мыслями и обратить его в прибыль.
Все это знаменовало собой начало «капитализма слежки» и конец того Интернета, с которым я был знаком.
Креативная сторона Всемирной паутины претерпела коллапс, поскольку рухнуло бесчисленное количество прекрасных, сложных, индивидуализированных веб-сайтов. Перспектива большего удобства понуждала людей отказываться от персональных сайтов, которые требовали постоянного и трудоемкого обслуживания, в пользу страницы на Facebook и аккаунта в Gmail. Мнимое «владение» аккаунтом на этих сервисах можно было легко принять за истину. Мало кто из нас тогда это понимал, но ничего из того, чем мы хотим поделиться в Сети, отныне не будет нам принадлежать. Наследники е-коммерции, потерпевшие крах из-за того, что не сумели найти что-либо, способное нас заинтересовать, нашли для себя новый товар.
Этот товар – мы сами.
Наше внимание, наши действия, наше местоположение, наши желания – все подробности нашего существования, которыми мы поделились, осознанно или нет, были собраны и тайком распроданы, с тем чтобы оттянуть неизбежное ощущение насилия, которое для многих из нас нагрянуло только сейчас. И это слежение будет и дальше активно поддерживаться и даже оплачиваться армадой правительственных структур, алчущих получить как можно больше массивных объемов разведданных. Помимо банковских аккаунтов и финансовых транзакций в начале нулевых годов едва ли какие-то данные были закодированы. А это означает, что во многих случаях заинтересованным организациям не приходилось обременять себя трудом по сближению с компаниями, чтобы выяснять, чем занимаются их клиенты. Можно было просто шпионить за всем миром, никому не докладывая.
Американское правительство в противовес всем своим основополагающим документам стало жертвой как раз такого соблазна и, вкусив однажды отравленный плод, поддалось этой лихорадке. Втайне оно обрело могущество массового слежения, ту власть, которая по определению притесняет невиновных гораздо сильнее, чем виновных.
И вот именно тогда, когда я во всей полноте увидел эту слежку и осознал наносимый ею вред, мною овладело ощущение, будто мы, общественность – общественность не просто одной страны, а всего мира, – не получили ни одного шанса высказаться о своем отношении к данному процессу. Система глобальной слежки утвердилась не без нашего согласия, но таким образом, что каждая ее деталь была намеренно скрыта от нашего внимания. На каждом этапе процедуры проведения изменений были проведены втайне ото всех, включая даже представителей законодательной власти. К кому по этому поводу мне надо было обращаться? С кем я мог поговорить? Даже шепотом произнести правду на ухо какому-нибудь юристу или конгрессмену было равнозначно такому тяжкому преступлению, что лишь описание в общих чертах самых основных доводов означало бы приговор и пожизненное содержание в федеральной тюрьме.
Я растерялся и впал в мрачное состояние духа, сражаясь со своей совестью. Я люблю свою страну, верю в служение обществу, и вся моя семья, все мои родственники на протяжении веков состоят из мужчин и женщин, которые всю свою жизнь отдали служению стране и ее гражданам. Я лично давал присягу, но не Агентству по национальной безопасности и даже не государству – но обществу, в поддержку и защиту Конституции, гарантии свобод которой столь грубо нарушаются. И вот оказывается, что я – часть этого злоупотребления! Мало того, я даже не часть, а соучастник! Весь мой труд, все эти годы… На кого я в действительности работал? Как мог я соблюсти равновесие между подписанным мной обязательством неразглашения при приеме на работу – и клятвой моей стране с ее основополагающими принципами? Кому или чему прежде всего я должен хранить верность? В какой конкретный момент я был морально обязан нарушить закон?