Народ радостно ржет в ответ и стаскивает Санни со стола.
Спустя полчаса мы сподобились лицезреть виновников обеденного инцидента, стройной колонной шагающих в Большой зал. Печатая шаг, они потрясали швабрами с нацепленными на манер знамен тряпками и под грохот ведер дружно орали: «We are warriors, warriors of the world!»
Определенно, барсуки сбрендили в полном составе.
Плохое настроение — не самый лучший спутник для времяпрепровождения. Но в тот вечер я выбрал именно его. Меня терзала глухая, беспричинная тоска.
Может, я тосковал по тем временами, о которых так ярко рассказывал отец: когда Слизерин был блистательным собранием благороднейших магических родов, элиты волшебного мира… Когда Змеиный факультет олицетворял богатство и могущество, оплот чистой аристократии… Жалкая кучка изгоев, потомков некогда уважаемых, а теперь ограниченных в правах и разорившихся фамилий, дети Пожирателей Смерти, в чью сторону и плюнуть зазорно — вот кто мы теперь. У нас нет ничего, кроме громких титулов, чистой крови и одержимости вернуть былое величие наших семейств.
Слава, власть, деньги, уважение — все это давно принадлежит другим. Толпе Поттеров, одна фамилия которых вызывает благоговение окружающих. Ораве Уизли, перед которыми расшаркиваются и лебезят, разве что на коленях не ползают. А мы… Нам достается лишь презрение.
Я досадливо передернул плечами. Мысли скакнули в другое русло.
Герои войны, гриффиндорское трио… Теперь уже дуэт. Рон Уизли погиб четыре года назад — с аврорами такое случается. Его дражайшая супруга поплакала, поубивалась для приличия, сменила фамилию на девичью и заявилась в Хог преподавать Трансфигурацию. Положа руку на Слизеринский герб, преподает хорошо… Да что там, великолепно преподает! И, кстати, свет еще не знал такого язвительного декана Гриффиндора. Отец говорит, что порой профессор Грейнджер так напоминает его покойного крестного, что он готов поверить в переселение душ. Правда, когда я с деланно беззаботным лицом поведал ему школьную сплетню о том, что у профессора Грейнджер был роман с Северусом Снейпом, отец уж слишком резко потребовал не пороть чушь.
Ну и Гарри Поттер… которого-никаким-ломом-не-пришибешь. Казалось бы, после развода с женой, ознаменовавшегося тысячей и одним скандалом, и не менее громогласного увольнения с поста начальника Аврората он неминуемо должен был потонуть в море общественного разочарования и, как следствие, презрения. Вольдеморта с два! Вышел из двухнедельного запоя, побрился, нацепил чистую мантию — и ломанулся в Хог, зализывать раны под крылышком своей боевой подруги и по совместительству иногда преподавать ЗОТИ. Вот именно, иногда. То, что Герой войны, кавалер Ордена Мерлина первой степени, тысячу-раз-заслуженный-и-ничем-не-убиваемый аврор — горький пьяница, ни для кого не было тайной. Сколько раз профессор Грейнджер заменяла его на занятиях (кстати, ЗОТИ ей тоже удавалась блестяще), а он появлялся на ужине с красными глазами и подрагивающими руками, бледный, помятый, отрешенный, и с виноватым видом выслушивал яростное шипение Грейнджер, и прятал взгляд от молчаливого осуждения профессоров и учеников, и оба его отпрыска не знали, куда девать глаза со стыда… а на следующий день его опять замещала декан Гриффиндора. Безупречная, красивая, холодно-спокойная Гермиона Грейнджер, в бывшем замужестве Уизли. Так и слышу ее ледяной хрипловатый голос: «Ты теряешь лицо, Гарри»…
— Ты теряешь лицо, Гарри…
Я мотнул головой. Слуховые глюки пришли, добро пожаловать?
— Ну что мне с тобой делать? Если завтра опять не явишься на урок — я тебя уволю, клянусь Мерлиновыми трусами!
Опа… Вспомни говно, вот и оно… В раздумьях не заметил, как дошел до Астрономической башни, а там Грейнджер чихвостит Поттера за пьянку. Картина маслом. Всю жизнь мечтал. Как бы теперь не попалиться. Поттер-то с пьяных глаз может промахнуться, а вот Грейнджер — ни за что; размажет по стеночке ровным тонким слоем, никто потом не отскребет.
— Гарри, я серьезно. Больше покрывать тебя я не могу. Минерва меня превратит в мышь и съест живьем, если ты не бросишь пить.
— Брошу не раньше, чем бросишь ты.
Два раза опа! Грозная профессор Грейнджер — алкоголичка?!
— Я, в отличие от некоторых, уроки не прогуливаю и на детей перегаром не дышу. И руки у меня не трясутся.
— Ну что я, виноват, что мне антипохмельное не помогает?
— Естественно. У тебя уже вместо крови огневиски. Какое уж тут антипохмельное…
— Ладно. Считай, что я внял. Давай… за упокой, что ли…
Вздох.
— Давай…
Тихий звяк.
Явственно слышу шорох своей плавно отъезжающей крыши. Профессор ЗОТИ Гарри Поттер и декан Гриффиндора профессор Трансфигурации Гермиона Грейнджер напиваются на Астрономической башне. Я сплю?
— Неужели все это — наш приз за победу в войне?
— Гарри, не начинай. И так тошно…
— Скучаешь по нему?
Это он о Рональде Уизли? Ага, щас, скучает она. На нее без дрожи не взглянешь — замороженная, что твоя ледышка.
— Ох, Гарри…
— А по Рону?
Три раза опа. Нет, я отказываюсь даже пытаться что-то понять.
Грейнджер красноречиво молчит.
— Понятно, — вздыхает Поттер. — Наливай.
Сваливать. Срочно сваливать. Пьяные Герои войны… бррр… почему никто не придумал заклинание слияния со стенами? Вот бы пригодилось.
— Что Джинни?
— Не упоминай всуе. Понятия не имею. Перед детьми не мелькает, и слава Моргане. От такой мамаши чего хочешь можно ожидать.
— Ты тоже не фея Драже.
— Я, по крайней мере, не оставляю годовалую дочку одну на ночь!!!
Изумленный вдох:
— Гарри…
— Что — Гарри?! Возвращаюсь с операции, время за полночь, Лили дома одна в истерике бьется… Я чуть со страху не умер — вдруг что случилось? А Джинни, видите ли, к подружке пошла в гости! Засосов на шее ей тогда, похоже, тоже подружка наставила…
Мерлин…
— Мерлин…
— Молчи и наливай.
— Молчу. Наливаю.
Кашель, сдавленное сипение:
— Плохо пошла…
Подобрав полы мантии, чтоб не споткнуться ненароком, я мелкими шажками двинулся прочь, молясь, чтоб преподаватели не засекли меня на открытом повороте лестницы. Впрочем, не заметили же, когда я шел сюда, значит, шансы есть. Но все-таки я не удержался и взглянул вверх, на площадку Астрономической башни.
Они сидят прямо на холодном полу. Забились в угол, прижались друг к другу, как затравленные звери в логове. Из-за широких мантий они кажутся одной большой бесформенной кучей, над которой белеют два лица. Тусклый свет палочки, воткнутой в щель между древними камнями пола. Ополовиненная бутылка огневиски мерцает елочной игрушкой. Две слившиеся фигуры, одна тень на стене. Изломанные, уставшие, обессиленные, цепляются друг за друга, пытаясь сохранить жалкие крупицы тепла, и глушат алкоголем боль искалеченных душ… Герои войны. Живые легенды.
На сердце муторно. Осторожно спускаясь вниз, слышу за спиной:
— Кстати, передай Ханне, чтоб усмирила свою ненормальную Уинкль.
— А что такое?
— Барсуки совсем помешались. Бывает, что у человека не все дома, а тут следующая стадия — все ушли. Ты разве не слышала? Они вчера на практическом занятии обнаружили, что Ступефаями можно двигать предметы, и весь урок играли в пятнашки. Стульями. Половина райвенкловцев в Больничном крыле, а этим землеройкам хоть бы что.
— А ты-то на уроке для чего?
— А как ты думаешь, можно ли подняться с пола, когда над головой тридцать придурков Ступефаями швыряются?.. Про летающие стулья я вообще молчу.