Сабина знала, что мама в ее отсутствие будет безумно волноваться и скучать, но, как человек практического склада, к тому же постоянно занятый если не работой, то домашними делами, все-таки перенесет разлуку чуть легче, а вот Амиру Каримовичу, для которого Сабина всегда была не просто дочерью, а, скорее, единомышленником и другом, будет тяжело. Да и ей будет не хватать их посиделок за чашкой чая, ироничных пикировок и острот (особенно в адрес мамы, которая почему-то никогда не понимала их юмора). Ведь именно с папой Сабина была близка с самого детства, когда они, как заправские заговорщики, скрывали от мамы, дабы не тревожить понапрасну ее покой и хрупкую нервную систему, свои маленькие, но опасные секреты. Только папе могла доверить Сабина тайну об очередном уделанном пластилином платье или полученной «незаслуженно» двойке за поведение, и только дочери мог рассказать папа о третьей за неделю забытой на плите сковородке или разбитой «любимой» маминой чашке. Именно папа был самым умным и эрудированным человеком из всех, кого ей доводилось встречать, и она не мыслила себя без его поддержки в любой ситуации, начиная с изготовления школьного плаката или решения сложной задачи по алгебре, заканчивая полезным советом при написании курсовой или консультацией на тему влияния творчества прерафаэлитов на формирование женского образа в искусстве. Кроме того, в ее глазах он был самым привлекательным внешне (с некоторых пор, разумеется, деля пальму первенства с Арманом), и она обожала выходить куда-нибудь с папой, ведь этот видный мужчина с задумчивым взглядом миндалевидных темных глаз и благородной сединой, поблескивавшей в иссиня-черных некогда волосах, притягивал взгляды не только женщин постарше, но и молоденьких девушек, на которых Сабина снисходительно взирала с высоты своего положения «папиной дочки». Отец был для нее воплощением мужественности, великодушия и доброты, и она с грустью осознавала, как несладко придется ей на чужбине без папиной светлой улыбки и всепонимающих, всепрощающих глаз.
Однако выбор – уехать или остаться – был сделан, и она изо всех сил старалась не унывать. Весь ее скромный студенческий багаж уместился в три увесистых чемодана, самолет на Амстердам вылетал в три утра, и смысла ложиться спать не было никакого, поэтому ей отчаянно захотелось посидеть с папой и мамой за чашкой чая на их маленькой кухне и поболтать по душам.
Она разлила чай и позвала родителей, и теперь они, тихие и подавленные, молча сидели за столом, почти не прикасаясь к чашкам. Сердце Сабины рвалось на части: впервые она уезжала из дома одна, тем более так надолго, и докучливые слезы вновь и вновь наворачивались на глаза. Она стойко держала себя в руках, зная, что, если начнет реветь она, за ней обязательно последует мама, а после и папа уронит скупую мужскую слезу, и их чаепитие превратится в траурное застолье, оплакивающее ее безвременно загубленную Лондоном жизнь. Поэтому она решила отвлечь от тяжелых раздумий и себя и родителей и, покопавшись в своей уже плохо соображающей к вечеру голове, извлекла оттуда первую попавшуюся мысль, которую не замедлила озвучить:
– Слушайте, у вас же через неделю годовщина свадьбы! Будете отмечать?
Папа, не глядя на нее, пожал плечами, мама по-прежнему не произносила ни слова, но Сабина не сдавалась:
– А сколько лет в этом году? Двадцать два? Это какая свадьба?
– Не знаю, кажется, бронзовая, – папа явно не понимал, зачем ей приспичило это обсуждать, но хоть как-то откликался.
– Обалдеть, двадцать два года! Так у вас скоро и серебряная будет!
– Если доживем, – папа усмехнулся и снова замолчал.
– Ну, здрасьте! Конечно доживете, вы же у меня еще молодые. Я, кстати, когда фото для анкеты искала, наткнулась на ваш свадебный альбом. Мне показалось или папа там просто пузырился от гордости?
На сей раз Амир Каримович все-таки поднял глаза и воззрился на дочь, недоумевая, зачем она задает этот, мягко говоря, несвоевременный вопрос, но Сабина, ответив папе открытым взглядом серо-голубых глаз, кивнула головой в мамину сторону. Папа, следуя за направлением ее взгляда, всмотрелся в лицо супруги, которое с каждой минутой принимало все более трагическое выражение.
Похоже, до Елены Александровны только теперь, когда все хлопоты, связанные с отъездом, остались позади, стал доходить весь ужас происходящего: ее единственная дочь вот-вот вырвется из-под ее опеки и контроля, да еще и фактически по ее собственной, будь она неладна, инициативе. И о чем она только думала, как могла пойти на такой шаг – отправить свое несмышленое дитя неизвестно к кому, неизвестно зачем, в далекий, холодный Лондон, на другой конец земли? Какое помутнение рассудка нашло на нее в тот момент, когда она принимала это абсурдное решение? Все эти мысли можно было без труда прочесть на ее непривычно растерянном, несчастном лице, и Амир Каримович мгновенно понял, что имела в виду Сабина (у них с дочерью всегда было фантастическое взаимопонимание): ситуация требовала их немедленного вмешательства, и с этой точки зрения вопрос Сабины был как нельзя более кстати. Возможно, вдвоем им удастся разрядить обстановку, предотвратив надвигающуюся бурю.