Она еще продолжает что-то бормотать, все бессвязнее, все тише, пока ее голова окончательно не опускается на скрещенные на столе руки. Зимний Солдат в ступоре. Он не знает, как вести себя с пьяными женщинами, по совместительству являющимися самыми опасными агентами. Но что-то глубоко внутри, не зимнесолдатское, подсказывает, как надо поступить. Будто на автопилоте, он поднимает ее на руки и осторожно укладывает на кровать в ее комнате. Потом, подумав еще немного, накрывает ее пледом, и… и на несколько секунд застывает, разглядывая… безусловно знакомые черты лица в обрамлении огненных волос. Почему-то он точно знал, что от нее всегда пахнет чем-то теплым, сладковато-терпким с легкой горчинкой, непременно сандалом, корицей и шафраном, а губы невероятно мягкие и податливые.
За последние дни его воспоминания немного расшевелились, но ему этого было уже мало.
Романова.
Он где-то это слышал. Нет, до случая на мосту, и даже до… до встречи под Одессой. Давно. Далеко. Будто в одной из его прошлых жизней.
Где?
***
Рыжая не лгала, когда говорила про кошмары. Барнс научился уже относительно спокойно переживать свои – благо, их было не так много, и привыкнуть можно было. Обычно теперь он просыпался за доли секунды до того, прежде чем заорать на весь дом, и лежал минут десять, уставившись в потолок и пытаясь восстановить дыхание.
После одного такого пробуждения его понесло на кухню – банально глотнуть воды. Но, проходя мимо комнаты Романовой, он вдруг замер, навострив чуткий слух. Из-за двери доносились странные звуки – хриплые, надтреснутые, сквозящие ужасом и отчаянием. Стараясь не щелкнуть дверью, Зимний Солдат зашел в комнату – сам не зная, зачем.
Наташа что-то бормотала во сне на русском и колотила кулаком подушку. Удивительно, но это был тот же язык, на котором произносился тот самый жуткий код, и который Барнс слышал в собственных кошмарах нон-стоп, фоном, заставкой. Но здесь все было по-другому.
Русский язык в исполнении рыжей не вызывал ледяного ужаса, наждачной бумагой проходившегося по спине в любой другой момент контакта с этим наречием. Он был странно знакомым и даже почему-то успокаивающим. Как и все в этом доме. Романова не пыталась агрессивно взывать к его памяти, она просто аккуратно подтверждала все, что он выцарапывал из собственных архивов, будто осторожно проявляла только что сделанную фотографию.
Днем она была спокойным, хотя и саркастичным человеком, периодически отпуская едкие фразы словно на автопилоте, а по ночам мучилась кошмарами не хуже его самого.
Это было… неправильно.
Зимний Солдат бесшумно подошел к девушке, которая продолжала что-то говорить и с кем-то сражаться во сне. И застыл. Он не знал, как спасать людей от кошмаров. Обычно все было наоборот – он их только приносил с собой.
Повинуясь какому-то интуитивному порыву, которые уже стали частью его нынешней ненормальной жизни – он не знал, откуда берется понимание того, как правильней поступить в ситуациях, не прописанных в инструкциях – он осторожно провел живой рукой по волосам. Раз. И еще один, другой.
Рыжая постепенно перестала колотить кулаком по подушке. Болезненная гримаса, застывшая на лице, постепенно сменилась спокойствием, черты распрямились, расслабились, и девушка глубоко вздохнула.
Кошмар прошел.
***
-А как насчет третьего правила? – спрашивает мозгоправ, и Баки не закатывает глаза только из мало-мальского уважения к человеку – Вся суть искупления сводится к следованию третьему правилу.
-Вы пессимист, доктор, - Барнса уже конкретно достали эти сеансы – конечно, я следовал третьему правилу.
«…-Ну и кто же я такой, на самом деле?
-Ты – Баки Барнс из сто седьмого пехотного».
-Я больше не Зимний Солдат. Я – Баки Барнс.
***
Наташа сидит на подоконнике, свесив ноги из окна. Закатное солнце играет в ее рыжих волосах, и кажется, что они сливаются с осенней листвой за окном. Зимний Солдат не знает зачем, но садится рядом, поскольку откуда-то знает, что с ней сейчас творится что-то не то. Что с ней нужно побыть рядом. Поддержать.
Зимний Солдат никогда не задумывался об эмоциональном состоянии людей – он вообще их почти не видел. А чувства его целей его как-то мало волновали – у него было задание их ликвидировать, а не вести с ними задушевные беседы.