Литературные звания и награды для многих, а может и для большинства, возникают в ходе процессов, схожих с защитой кандидатских и докторских диссертаций. Критики, призванные оценить произведение по достоинству, по высшей мерке, сидят, скучая, и ждут старта в ресторан, где столы уже накрыты. Какая там наука? Принимается все подряд, особенно, если угощение недурственно манит».
Интеллектуальный фильтр начинающих ученых, литераторов отрекся от своего призвания и предался выгадыванию личных благ, размывая интеллектуальные устои общества и девальвируя его образовательную систему. Алик понимал это, но радовался, что такая ситуация существует, поскольку в ином случае он не стал бы аспирантом московского института. Он и сам был человеком системы, немного странным, но не более. И тут Алик вспомнил слова Пальчинковой, которой пересказал свой разговор с Самшутрифмовым:
– От нашего города за наградой Квашнякову ездила Посульская из городской газеты. Кажется, в Екатеринбург. Там такая профанация! Ей за этим дипломом пришлось побегать. Кинули его, как кость собаке, с недовольством на лице.
***
Чем дольше живешь и чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что любая история, как толкование событий, сходна с религией, в которую можно верить, а можно не верить. В каждой истории многое придумано и приукрашено.
Выбирая определенную веру, мы имеем определенные последствия и вынуждены прибегать к необходимым ритуалам.
Для жителей маленького нефтяного города Хамовский все еще оставался умнейшим человеком эпохи, талантливым литератором, трудовым доктором наук, честным человеком. Для Алика он все больше становился авантюристом, пройдохой, талантливым обработчиком населения, двуличным мерзавцем, искусным вором.
ПЕРЕРЫВ
«Кто вечно бежит, тот мало видит, чтобы видеть, не надо спешить».
Москва встретила Алика пропахшим старостью Домом писателей, где писательские умы набились в душный зал так тесно, как в советское время набивали соломой красивых матерчатых игрушечных медведей. Паничев что-то говорил, но Алику он был не интересен. Когда в школьные годы он смотрел на портреты великих писателей, то явственно ощущал нечто неживое и даже устрашающе мертвое. Это чувство походило на впечатления, полученные в зоологическом музее от просмотра чучел медведей и прочего зверья, а также законсервированных в стеклянных банках внутренних органов.
Ужас охватывал его, а не почтение, как того ни желали создатели настенной галереи портретов. Люди, с потусторонним названием – писатели, грабили свою жизнь, тратя ее на сочинения! Чистейшее самоубийство, пахнущее пылью и тлением…
Алик отметил командировочное удостоверение и ушел в ресторан «Дурдин», который ему открыл его московский друг Александр, и где жизнь была куда интереснее, чем писательское отшельничество.
На деревянных столешницах, покрытых морилкой и лаком, лежали салфетки, вдетые в сушки, будто диковинные крылатые насекомые с блестящими загорелыми спинами присели отдохнуть. Одинокая граненая рюмка ощетинилась зубочистками. Черная крученая проволока придерживала тяжеловесные солонку, перечницу и зеленые салфетки. И краткое меню «Для дружных компаний».
Официанты, одетые в черные халаты из плотной ткани и рубашки в зеленую полоску, манерно ходили мимо под ритмы русскоязычной музыки, ставшей редкостью для кафе, магазинов и ресторанов на российской земле.
Вскоре на столе появились салат «под шубой» из подкопченной семги, жареная форель, начиненная фаршем из креветок и хорошее пиво – а это куда лучше, чем заседание писателей…
Потом Алик много гулял по Москве и, выйдя на Тверскую, посетил китайский ресторанчик, где блюда подавались на досточке и маленьких сковородочках.
Он гулял, дышал, глазел и ел, и испытал в командировке лишь одно огорчение – от разговора с Пальчинковой.
– Вера, как прошло сообщение о Гориловой? – спросил Алик по телефону.
– Вечером вышло нормально, но потом начались звонки из администрации и пришлось снять все повторы, – со вздохом хозяйки, у которой не получилось тесто, произнесла Пальчинкова. – Звонил Сипов, ты же знаешь – Хамовский сейчас в отпуске.
– Жаль, но этого стоило ждать, – завершил разговор Алик.
«Вера испугалась», – расценил он, но быстро забыл о случившемся, поскольку работал над новым рассказом.
ЛИШНИЕ ГЛАЗА
«Разум нужен в большей степени для того, чтобы предвидеть, а не затем, чтобы претерпевать то, чего можно избежать».
В одной трехкомнатной квартире, какой мало и одной-то семье конторского служащего или среднего бизнесмена, жили: две пары начинающих супругов, только-только награжденных первенцами, и дед с бабкой, видевшие время правления последнего российского царя. Каждая семья занимала одну комнату, и никто сильно не роптал, хотя каждое утро встречались.