Дверь открылась, и возник улыбающийся Квашняков. Он быстро пошел к Алику, за ним проник Бредятин, а далее потянулись толстомордый юрист Солодов, которого только пару месяцев назад Хамовский принял на работу в администрацию маленького нефтяного города из прокуратуры, худая, похожая на высокий декоративный цветок с пышной порослью, девушка из отдела кадров администрации по фамилии Плутьянова и еще кто-то, кого Алик не успел разглядеть. Завершал процессию праздничный, словно брачующийся петух, Задрин.
– Здравствуй, Алик. Нужно поговорить, – начальственно сказал Квашняков и протянул Алику руку для рукопожатия.
За тусклое мгновенье рукопожатия Алик понял все. Пришла комиссия, чтобы взять с него подпись под неким документом или засвидетельствовать отказ от подписания этого документа, что было равносильно. Это могло быть как увольнение, так и все, что угодно. Это была часть пути, на который ему предлагал встать Хамовский.
Но стоит встать на путь, выстроенный врагом, как вы потеряете свободу. Это будет бег по загону к определенному итогу, который проходит каждый дозревший до мясопереработки бычок. Что бы в жизни ни происходило, надо самому определять свой путь, пусть он будет ошибочный, но ничего нельзя брать от врага. Дар врага всегда ядовит. Этот закон Алик вывел из истории с подаренным Хамовским ноутбуком.
– Заходите в кабинет, – вежливо, насколько мог в данной ситуации, предложил Алик. – Я сейчас.
Ладонь Алика плавно, словно крыло, махнула в сторону освещенных люминесцентными лампами кожаного дивана, стульев и его начальственного стола. Вся группа административной инквизиции прошла в кабинет главного редактора и принялась размещаться. Выход из административного отсека освободился и Алик, напустив на себя глубокомысленный озабоченный вид, двинулся к выходу, а на ходу сделал рукой неопределенный жест незваным гостям, который можно было истолковать: «сейчас вернусь».
Слегка застекленная дверь неслышно распахнулась, отделив его от административного отсека, Алик подошел к комнате завхоза, где обычно сидел его водитель, и не обманулся.
– Василий, надо съездить, – приказал Алик.
Василий привычно подскочил и оба, сопровождаемые удивленным взглядом Фазановой, удалились к выходу на улицу, а потом и вовсе исчезли за белыми железными дверями.
Уверенность вернулась к Алику только в кресле автомобиля.
– Куда? – спросил Василий.
– В магазин, – произнес Алик, первое, что пришло в голову.
Сквозь ночь он взглянул в светлый прямоугольник окна своего кабинета, где виднелись комиссионные головы, монитор, а над ними словно виселица возвышался Задрин.
«Принимает бразды правления», – понял Алик.
Если укусил паук или змея, и яд начал оказывать свое действие, то любому герою незазорно отложить поход. После ядовитого укуса отдых не повредит.
Алик вспоминал улыбки бухгалтеров и завхоза и теперь понимал, что эти улыбки не были улыбками растерянности или испуга, а улыбками говорящими:
«Ты уже умер, тебя нет, а хочешь, чтобы тебе деньги собирали на праздник».
Справа проплывали темные вереницы гаражей, слева – горящие прорези окон в аккуратных домиках маленького нефтяного города.
Чем дольше живешь и ближе становишься к смерти, тем чаще замечаешь ее проявления и тем яснее понимаешь, что она всегда тебя окружала, но если раньше лишь мелькала где-то вдалеке почти незаметная, то теперь иногда и притрагивается и заглядывает в глаза. И возможно, уход человека из жизни определяется в первую очередь потерей интереса к жизни, а жизнь в ответ теряет интерес к человеку. Любая игра, в конечном счете, надоедает, а жизнь – это, в первую очередь, игра. Надо продолжать играть, бросивший карты, выбывает.
«Они пришли меня убить, – рассуждал Алик. – По традиции я должен смиренно сносить все умертвляющие действия. Выслушать вердикт, сдержать слезы и эмоции, подписаться, где надо, выйти из кабинета, под полные счастливой ненависти взгляды, и удалиться под грохот музыки бала, посвященного изгнанию главного редактора. Я затеял свою игру. Праздник я им испортил. А значит, у меня еще есть шансы. Но какие? Нужно подумать. Время я выиграл. Теперь необходимо его верно использовать».
Самое худшее в жизни, это даже не сама смерть, а постепенная потеря близких людей и понимание, что не вернуть те моменты жизни, которые можно было бы назвать лучшими. Это как медленное отрезание частей самого себя…
Человек смертен и ничто не может его избавить от этой прискорбной участи: ни деньги, ни дети, ни признание заслуг.
Его хотели сделать таким, как все. Сделать типичным человеком. Но Алик это уже проходил.