— И привела тебя сюда, в лес?
Нет, не прямо сюда. Я оказался в самой чаще, а потом мой телефон отключился. Думал, она завела меня не туда. И тогда просто стал выкрикивать твое имя.
— Я слышала тебя. Думала, это сон.
— Но ты откликнулась. — Взгляд Шэй обегает укрытие, ищет меня. Я лежала на полу, но сейчас сижу.
«Я помогла тебе», — говорю я. Но Шэй не отвечает, она отводит от меня глаза.
«Шэй, я Келли, сестра Кая». Она снова смотрит прямо на меня, потом едва заметно покачивает головой из стороны в сторону.
«Пожалуйста, Шэй! Скажи Каю, что я здесь!» На этот раз я пронзительно кричу, и она вздрагивает.
— Шэй… Есть одно дело. Которое мы должны сделать. — Кай обнимает ее одной рукой. Он колеблется, словно собирается еще что-то сказать, но не знает как.
— Где сейчас моя мама? — тихо спрашивает Шэй. Она излучает такую боль, что я отшатываюсь от нее. — Где ее тело?
33
ШЭЙ
Кай разводит в лесу костер, потом я прошу его собрать полевые цветы. Я знаю, что маме это понравилось бы.
У меня подгибаются ноги; Каю приходится поддерживать меня, когда я покрываю ее тело цветами — крошечными желтыми, розовыми и белыми соцветиями. В мамины волосы я вплетаю ее любимые колокольчики.
Держу ее ладони в своих руках и прощаюсь. Руки у нее холодные, окоченевшие, но это все еще ее руки. Руки и ладони, сердце и душа, всегда любившие меня, несмотря ни на что.
Закрываю глаза и тянусь к ней — часть меня словно вливается в нее. Не знаю, что я делаю и как, но ее последние мысли похожи на волны, которые я способна уловить, и они направлены от нее ко мне. Они отнюдь не исполнены страха за себя; они все обо мне. Я позволяю Каю отвести себя в сторону, а сама окунаюсь в ее любовь, как ее тело — в огонь.
Келли, как она себя называет, молча стоит поодаль, с краю. Думаю, она тоже плачет.
34
КЕЛЛИ
Теперь, когда я уверена, что Шэй выживет, меня снова одолевают сомнения: хочу ли я, чтобы она была рядом. Она может слышать и видеть меня, я знаю, что может — это ясно по ее поведению, когда я к ней обращаюсь.
Но она отказывается общаться. Делает вид, что меня здесь нет.
Я наконец-то нашла того, кто меня слышит, а он изо всех сил меня игнорирует. Это сводит с ума!
И в отличие от всех остальных, с кем я сталкивалась после «лечения», она не закрыта для меня. С другими людьми, например с Каем, мне приходится догадываться по лицам и высказываниям, что они думают или чувствуют. Из Шэй эмоции просто льются: как тающий сахар, когда Кай целует ее; как жгучая кислотная боль, когда она думает о своей умершей матери. Когда они положили тело ее матери на костер, приготовленный Каем, боль Шэй достигла такой силы, что мне померещилось, будто мы прощаемся с моей собственной матерью — она терзала меня изнутри с такой силой, что казалась невыносимой.
И она может читать мои мысли. Она реагирует и на то, что я говорю вслух, и на то, что думаю.
Должно быть, она сейчас такая, какой была я, когда пережила болезнь. Пока они не вылечили меня огнем. Изменившаяся, другая.
Мне нужно заставить ее увидеть, что с ней произошло. Может, тогда она поймет, что умеет разговаривать со мной.
35
ШЭЙ
«Ты стала другой, — говорит Келли. — У тебя изменились глаза».
Я не обращаю на нее внимания — по крайней мере, стараюсь. Это трудно, потому что я вижу ее так ясно, как тянущиеся к свету деревья вокруг меня, как пульсирующую под ногами землю.
«Сходи к озеру. Сходи и посмотри на свое отражение», — говорит она.
Некоторое время я сопротивляюсь. Ее не су-ществует, или я окончательно сошла с ума. Если не стану ей отвечать, она исчезнет, как плод моего воображения, каковым она и является. Остаточная галлюцинация после лихорадки — вероятно, вызванная тем сном, в котором мама говорила, что Келиста моя единокровная сестра. Еще одно безумное видение, рожденное воспаленным мозгом.
— После болезни я выгляжу по-другому? — спрашиваю у Кая.
Кончиками пальцев он гладит мою щеку, и я дрожу, почти вибрирую от его теплого прикосновения к коже.
— Дай посмотреть. Ты немножко похудела. Попробуй есть побольше.
— Тогда ты должен стать лучшим поваром. Что насчет моих глаз?