Мой щит еще на месте, под его защитой я обретаю своеобразное спокойствие. Чувствую себя так, словно двигаюсь под водой — концентрированные боль и страдания кажутся в этом месте плотнее воздуха.
Когда я иду за чистыми простынями, чья-то рука хватает меня за ногу.
Это Эми, из школы. У нее бледная кожа, обычно замечательные светлые волосы слиплись.
— Шэй? — шепчет она.
Я опускаюсь на колени возле нее, беру за руку.
— Так больно. — Но она уже не чувствует боли, она перешагнула через нее.
Глаза ее полны слез, а потом начинают сочиться кровью и становятся красными. Рука слабеет. Голова откидывается на сторону, залитые кровью глаза застывают и смотрят куда-то вдаль. Но больше ничего не видят.
Но вижу я. Я вижу, как умирала мать Эми. Ее два младших брата. Отец. Она видела, как все они умерли, а потом ее привезли сюда. Мой щит соскальзывает, и меня захлестывает внутренняя круговерть боли и страха, терзающая и рвущая на части. Я ошеломлена болью Эми и окружающими меня мучениями. Выпускаю ее руку, встаю. Шатаясь, бреду к прямоугольнику света, через который мы вошли, и покидаю палатку. На улице глубоко дышу, стараясь очистить легкие от воздуха этого места.
Но потом становится еще хуже. На том конце парка все еще поднимается столб дыма. Туда уехал второй грузовик — тот, что привез мертвых. Ветер, должно быть, изменился и дует в эту сторону. Раньше я не чувствовала запаха, а теперь меня тошнит от него — я знаю, что горит.
От смрада сжимается желудок, и, делая вдох, — насколько это у меня получается, — я, кажется, чувствую, кто были те, кто там сейчас горит. Ощущаю запах пота и сигарет сердитого парня из магазина, перегар маминых веселых клиентов из паба. Болезненный аккорд солнечного света и детских улыбок на игровой площадке. Скоро до меня долетит слабый аромат сарказма Эми и ее парфюма.
И все это смешивается. Они не должны смешиваться; каждую душу нужно провожать отдельно, куда бы они сейчас ни уходили. У каждой матери, как у моей, должна быть своя скорбящая дочь; у каждого ребенка — семья, горюющая совместно, чтобы пережить шок. Так быть не должно.
Но когда умирает целая семья, как у Эми, кто будет по ним скорбеть? Может, так лучше. Не остается никого, чтобы страдать.
Мне хочется кричать, хочется броситься в этот костер. Желание настолько велико, что я содрогаюсь от усилий остаться на месте.
Кто-то подходит сзади и опускает мне руку на плечо. Это Лиззи. Протягивает чашку чая. Некоторое время стоит рядом. Ее рука каким-то образом помогает моему сердцу умерить бешеный темп, я сосредотачиваюсь и заново возвожу защиту.
— Ты знаешь, у кого еще иммунитет? — спрашиваю я, когда ко мне возвращается способность говорить.
Она начинает перечислять имена; некоторых я знаю, других нет. Некоторые семьи уцелели полностью. Но их немного — совсем немного по сравнению с целым поселком. Сколько здесь было жителей? Человек восемьсот или около того?
— Это значит… что остальных… больше нет?
— Еще не закончили проверять улицы. Насколько я слышала, из тех, кого находили в последнее время, все либо больны, либо умерли.
— А что в деревнях поблизости? В таких, как Крианларих, Монахайл и вокруг них? — Иона.
— Я не знаю. На сайте Би-би-си есть карта, где отмечены районы карантина. Можешь посмотреть там или по какому-нибудь новостному каналу. Но не уверена, что найдешь полную информацию.
Семья Ионы живет на изолированной от мира ферме в нескольких километрах отсюда. Это так далеко, что одному из братьев приходилось возить ее к школьному автобусу.
Может, беда их миновала.
3
КЕЛЛИ
Некоторое время я жду на байке Кая, но скоро мне надоедает. Хотелось бы уснуть. Может, засну, если постараюсь?
Сворачиваюсь клубком на траве возле байка и закрываю глаза. Стараюсь отбросить все мысли, ни о чем не думать, но не получается. Тогда принимаюсь считать овец; но такое могло прийти в голову только глупцу. В любом случае почему я решила, что сейчас это мне поможет, если не помогало, пока я была живой? Это просто безумие.
Можно пойти к Каю или Шэй, но когда я оглядываюсь и вижу, чем они занимаются, желание пропадает. Шэй в главной палатке, изо всех сил старается помогать больным, но у нее не очень хорошо получается. Кай носит тела к костру через теннисный корт, у него мрачное и строгое лицо, как тогда, в Ньюкасле.