На площадке около моей квартиры лежала Вика. Вся в крови. И она была мертва.
… Я проснулся от собственного крика и все никак не мог восстановить дыхание. Ощущение, что мозг потихоньку отказывает и в его работе все чаще и чаще появляются неожиданные и нежелательные сбои, так никогда еще не беспокоило меня, как в это безмятежное зимнее утро. Схватив телефон, я не сразу понял, что набираю Викин номер, но тут же, не дожидаясь первого гудка, отключил мобильник и зашвырнул его на другой конец дивана. Нет. Мало ли что может присниться такому одержимому. Я измученно вздохнул. На самом деле, это просто повод услышать ее голос, не маленький ведь, пора понимать.
Минут через пять я приподнялся на локте и оглядел комнату, удивленно отметив, что у меня практически ничего не болит, невзирая на вчерашние посиделки со Спичкой. Вытерев несколько капель пота со лба, я сел на диване и прислушался. В квартире было тихо, Андрей, как ни странно, ушел очень рано. На столе, прижатый банкой с сардинами, виднелся все тот же клочок салфетки, где он нарисовал план расположения «хаты» Штыря.
«Надеюсь у тибя голова болит менше. Взял немного бабла отдам с дедовой пенсии».
Во дает! Ну, собственно, в этом — весь Спичка.
Я поднялся, все же почувствовав легкую лихорадку — последствия вчерашней ночи, и старательно сосредоточился на каких-то неотложных мелочах, отгоняя с внутреннего экрана увиденную во сне картину. С этим надо что-то делать… Фрейд бы возрадовался таким шуткам Морфея.
Немного придя в себя, но все еще похожий на зомби, я начал размышлять, когда лучше провести свою рискованную вылазку на вражескую территорию. Черт, у Штыря действительно может быть опасно — это ведь не кучка подростков в черном, не разговоры в уютном кабинете с потрескавшимся потолком, и не беседа в притихшем классе… Я потер переносицу. Что бы сделал на моем месте обычный вменяемый гражданин? Правильно, пошел к своему другу-милиционеру.
Какое-то время эта идея всерьез занимала мои мысли, но потом я отмел ее. Вовка может все расстроить. Ему вряд ли понравится моя инициатива с продолжением расследования, а пока у меня нет ни одного мало-мальски разумного объяснения этому псевдо-самоубийству: нет ни верного мотива, ни доказательств, лишь несколько рассмотренных версий, ведущих в никуда. Несмотря на увещевания Спички, Лехин долг в тысячу долларов сейчас выглядел вполне приличным поводом для расправы. Об обрезе знало слишком много людей и даже за пределами нашей школы, так что никак нельзя исключать, что рассказы Феськова в компьютерном клубе могли вселить в чью-то голову мысль об идеальном преступлении. Однако меня по-прежнему беспокоил вопрос, зачем Литвиненко понадобились такие средства. Странно, что об этом не знал даже Гуць, в последнее время активно общавшийся с Лехой.
После душа мне окончательно полегчало. Я открыл окно на кухне — прохладный бодрый ветерок мгновенно позволил ощутить все ароматы спертого тяжелого воздуха, заполнявшего мою квартиру. Кажется, от этой морозной свежести даже закружилась голова. Заглянув в холодильник, я понял, что завтрак отменяется, а еще — что безумно хочу пить. Нехотя собрав разбросанную по комнате одежду и кое-как натянув это все на себя, я с тяжелым сердцем вышел в мрачный сырой коридор своего подъезда. Мгновенно сбежав вниз по лестницы, едва ли не зажмурившись, уже проскальзывая мимо почтового ящика, я вдруг с удивлением увидел в нем что-то белое. Хм… рекламку бросили? Ошиблись адресом? Не припомню, чтобы кто-то присылал мне какую-либо корреспонденцию…
Я дернул на себя дверцу, замок хрустнул и открылся без ключа. Письмо. Тщательно заклеенное. «Кириллу».
Это уже интересно! Наверное, это смешно, но первой моей реакцией было понюхать место сгиба… Почему-то я был уверен, что почую знакомый аромат…
Нет. Конверт был вполне обычный. «Главное, чтобы без сибирской язвы», — где-то в отдалении съехидничало мое подсознание. Я одним движением разорвал его с левой стороны.
Мое состояние в тот момент можно назвать каким-то пространственным трансом. Я видел неровные линии вырезанных откуда-то букв, желтоватый лист бумаги, но ровным счетом ничего не понимал.
«Не лезь не в свое дело. Иначе с ней случится кое-что непоправимое».
Я замер, все еще вглядываясь в письмо, но, как ни старался, ничего не мог понять. Какого черта? Кто это? Что за «не свое…» Догадка, или, скорее, нечто похожее на нее мгновенно пробежало толпой мурашек по моей спине. Я раздраженно выдохнул. Если таким способом Спичка пытается отвадить меня от похода к Штырю, это очень плохая идея. Ибо так он только дико меня разозлил. И вот ведь скотина — не успел узнать о Вике, тут же приплел ее сюда! Нет уж, со мной такие шуточки не пройдут!
Удивительно, но в ту минуту яростного помутнения я даже не подумал, как Спичка, который честно пил со мной до шести утра, смог за несколько часов выспаться, найти конверт, повырезать все эти маленькие буковки и наклеить их относительно ровно, да еще и без единой ошибки. Я стиснул зубы, сунув ненавистную записку в карман, и уверенно двинул на улицу, надеясь найти Андрея быстро и разобраться с ним как можно более гуманно.
На пороге я притормозил, заправил за полы куртки шарф и в этот же миг, подняв взгляд, заметил, как, чудом удерживаясь на блестящей от тонкой ледовой корки дороге, к моему дому пробирается Лиля Рыбакова. Она старательно выбирала себе путь, видимо, уже осознав, что сегодняшнее утро — явно не звездный час для ее десятисантиметровых каблуков, и обнаружила меня, только почти подобравшись к подъезду.
— Ой…
— И тебе не хворать!
— Доброе утро! Я тут… вы извините, что я на выходных… Но у меня срочное сообщение для вас.
Оливково-серый взгляд Лили впечатлял своей серьезностью. А что, звучит действительно угрожающе. Одно срочное сообщение я сегодня уже получил…
— Какое?
Она молча протянула мне конверт. О, Господи… Я повертел его в руках, не решаясь открыть.
— Это от Вики. Она так просила, говорила — очень-очень важно. Пришлось идти к вам прямо сегодня, — ее отрывистая интонация вдруг напугала меня еще сильнее.
Чувствуя, как щеки покрываются легким румянцем, я раскрыл послание. Мне в руки первым выпал сложенный вчетверо тетрадный листок, на котором я с облегчением увидел знакомый почерк с аккуратным наклоном букв и скромными завитушками украшений.
«Привет.
Не хотела писать, но просто сегодня утром нашла вот это у себя в ящике. Очень странно, правда? Несмотря на то, что я почти ненавижу тебя, беспокоюсь сейчас совсем не о себе. Ведь, по сути, мне-то ничего не грозит — я уезжаю, и когда ты будешь читать это, мой поезд будет уже примерно за тысячу километров отсюда. Но я знаю, какой ты упертый, и поэтому прошу об одном: остановись. Хватит, Кирилл. Кто бы его ни убил, ничто не мешает ему выстрелить еще раз. От той правды, которую ты ищешь, наверное, никому уже не станет легче.
Вика».
Ощущая легкое головокружение от бесконечного количества информации, которую пытался переварить все еще не слишком отошедший от бессонной ночи мозг, я вытряхнул из конверта такое же письмецо, как достал из ящика пять минут назад.
«Вы оба не знаете, с кем связались. Девочка, тебе все еще дорога твоя голова?»
Итак, это не Спичка. Глупо было даже предполагать такое.
— Где Вика?
— Она уехала вчера вечером к бабушке в Беларусь, — Лиля водила носком ботинка по крошечному островку грязно-серого вчерашнего снега.
— Надолго?
Рыбакова молчала. Те несколько секунд ее молчания показались мне просто временной бездной, куда я упал и не слышал ничего, кроме собственного громогласного сердцебиения.
— Не знаю. Она была сама не своя, мы мало говорили. Точно не сказала. Думаю, до конца каникул… — она пожала плечами и вздохнула.
— А школа?
— Вика решит, что делать, после возвращения. Сейчас Алла Ивановна ее отпустила. По крайней мере, я так поняла. В общем, не знаю, что у вас там… но я никогда не видела ее такой нервной, как вчера… — Лиля подняла на меня грустный взгляд. — Ладно, я пойду уже. Извините за беспокойство, Кирилл Петрович.