Никита Евгеньевич Кравченко.
Дмитрий Иванович Гуць.
Закрыв глаза, мысленно вернулся в ту секунду, когда впервые подумал о мести. Я почесал затылок и поставил большущий, жирный знак вопроса в своем блокноте.
Отвергнутый друг. Прошло еще около минуты, прежде чем я спрятал фотографию Сдобникова. Нет. Как бы Витя ни ненавидел Ольшанскую, отобравшую у него друга детства, насколько я помню, он имел алиби — его не было в городе в ту ночь. Я припомнил, что он сам говорил мне об этом. Кроме того, весь поток ненависти этого парня падал бы на Вику — и в таком случае… я мысленно перекрестился… не Леха, а именно она должна была стать жертвой.
А вот внезапное стремление Кравченко натравить меня на компанию компьютерных адептов навевало пару интересных предположений. Как я уже подмечал, Никита жаждал признания, но лидером ему стать по-прежнему не удавалось. Желание во всем показать свою «крутизну» (я вспомнил, с каким одобрением он воспринял мой «серьезный» разговор с Гуцем на стадионе и ленивую фразу «я таких не бью») в совокупности с неуемными амбициями вполне могли подвигнуть его даже на такое страшное преступление. Я потер бровь, рассматривая фотку Никиты. Достаточно ли он умен, чтобы провернуть такое дело и успешно замести следы? Вполне. За видом тупого спортсмена, который он старательно напускал на себя, чтобы больше отвечать представлениям об альфа-вожаке, все еще скрывался чемпион города по шахматам, пусть даже и в глубоком детстве. Достаточно ли Кравченко ненавидел Леху?.. Я поставил две буквы «Н.К.» напротив знака вопроса и подчеркнул их тройной линией.
Гуць. Шакал при тигре. В принципе, если принять во внимание способ убийства, не требовавший никакой силы и особой отваги, то Дима вполне мог стащить обрез и использовать его по назначению. Но тогда он просто гениальный актер. Потому что так отчаянно побиваться на следующий день после смерти Литвиненко и так естественно рыдать над его гробом под силу далеко не каждому подростку. Что ж… Может, он действительно настолько талантлив. В таком случае мне все равно остается найти мотив.
Я аккуратно разложил фотографии по стопкам с файлами, с наслаждением потянулся и расправил напряженные плечи. Отогнав за пределы сознания чудное видение дымящей сигаретки, все еще преследующее меня время от времени, я вышел из кабинета. Сегодня в коридорах было на удивление тихо — многие старшие классы отправились на медосмотр, у младшей школы уроки уже закончились. Провернув в замке ключ, я бесцельно отправился в путешествие по тускло освещенным, но таким знакомым лабиринтам. Тут пахло чем-то таким совершенно особенным, чем-то родным: пылью на стеклянных банках с мутантами из кабинета биологии, давно отслужившими свое военными картами с красной решеточкой фронтов, едким духом аммиака от очередной лабораторной по химии. Я бывал здесь каждый день и при этом так редко по-настоящему присутствовал в этих стенах… А вот из столовой повеяло ванилью — только сейчас почувствовал, как проголодался. Завернув в раскрытые двери в надежде отхватить теплую булочку, я тотчас замер в небольшой нише, не решившись переступить порог.
Я ни разу не видел ее с тех пор, как едва сдержался тогда, в холле, и ничем не выдал своих настоящих чувств… вернее, очень хотелось бы верить, что не выдал. Вика прислонилась спиной к стене, обхватив себя руками, будто ее слегка морозило, и равнодушно наблюдала за тем, как Щепина, присербывая, потягивает горячий чай.
— Че ты мрачная такая, Викуль?
Ольшанская изобразила нечто отдаленно похожее на улыбку — натянутую и измученную.
— Да так. У мамки день рождения завтра.
— И что?
Вика тяжело вздохнула, потерев пальцем небольшое пятнышко на рукаве кожаной куртки.
— А то, что я не могу ей ничего подарить. Денег нет.
Яна пожала плечами, на секунду оторвавшись от своего стакана, и удивленно моргнула.
— А батя?
— Да ну его, — Вика нахмурилась и подтянула чай к себе, отхлебнув с другой стороны. — Знаешь, что он собрался дарить? Набор сковородок! СКОВОРОДОК! На день рождения… Я бы удавилась.
Я усмехнулся, вспоминая зажаренную до умопомрачения яичницу, которую Вика соорудила у меня на кухне после нашей ночной готической вылазки.
— Просто, знаешь… — продолжила она, разочаровано поджав губы, — самое обидное, что моя мама бы этому обрадовалась.
Щепина поперхнулась, изо всех сил пытаясь уследить за логикой подруги.
— Но, блин, Яна! Она радуется признанию того, что главная ее жизненная миссия — наша кухня! А почему?! Потому что никто и никогда не дарил ей что-то красивое, женственное… даже пусть и бесполезное! Вот я и заикнулась папе… чтобы букет цветов ей купить…
Она раздосадовано замолчала, отвернувшись к окну. Я попытался напомнить себе, что подслушивать нехорошо. Но не смог.
— Ну, так купи… есть же разные… Я тебе займу, если что.
— Спасибо. Но я хочу самый красивый букет. Самый-самый-самый. Такой… какого она вообще никогда в жизни не видела. Это моя мечта, понимаешь? Подарить ей что-то такое… легкое и красивое, как дарят всем этим дамам из высшего общества… Но это так дорого! Так что у тебя столько не будет сразу, а все, что я насобирала, пришлось потратить на подготовительные курсы. Рассказывала же, что меня чуть из дома не выгнали, когда узнали, куда я собралась поступать?..
Яна кивнула и опять принялась за свой уже порядком остывший чай. Вика достала из кармана телефон и уставилась в экранчик, поднеся его практически к самому лицу, так что уже порядком отросшие золотистые пряди скрыли ее потухшие, расстроенные глаза от посторонних. В это время я уже знал, что булочка отменяется, а новая глупость в моем исполнении неизбежна.
Солнце припекало, я расстегнул молнию на куртке. Ручейки от сжавшегося в грязные зернистые глыбы снега весело стремились вниз по улице, вливаясь в бурные весенние потоки, переливающиеся разноцветными пятнами от машинного масла. Еще чуть-чуть, и на деревьях взорвутся зеленью почки. Еще совсем немного, и из моей жизни навсегда исчезнет эта школа… но, черт возьми, от всего остального избавиться будет вовсе не так просто, как я надеялся!
Обойдя несколько цветочных магазинов, сопровождаемый поначалу восторженными, а потом разочарованными взглядами продавщиц, я пытался собрать в сознании образ именно того — «самого-самого» — букета. Ничего не получалось. Скорее всего, у меня что-то не так со вкусом.
Решение ехать в областной центр пришло как-то само собой — я очнулся уже в маршрутке, под завязку набитой студентами. Заткнув уши наушниками, почти всю дорогу я прикидывал маршрут от одного цветочного ларька до другого, какие только мог вспомнить со студенческой молодости. Конечно, я не стал бы в принципе дарить молодой женщине набор сковородок, но, честно говоря, сам искренне никогда не понимал их пристрастие к букетам. По-моему, получить что-то более долговечное — хотя бы просто живой цветок в горшке — намного приятней. Но сейчас дело было не в моих взглядах и убеждениях. Меня охватила странная, почти физически ощутимая лихорадка чужой мечты.
Один, два, три магазина. Не то. Совсем не то. На улице уже почти стемнело, хотя тут везде было светло за исключением пары квадратных подворотен, куда я избегал заглядывать, даже чтобы сократить путь.
Уже почти не чувствуя ног от усталости, я привалился спиной к стене рядом с одной из многочисленных сияющих витрин, и в это счастливое мгновение, действительно, будто в сказке, заметил ЕГО. Это был самый красивый и самый загадочный букет из всех, которые я только видел. Я не знал ни названий этих цветов, ни цены, ни даже того, как довезу всю эту красоту домой в переполненном транспорте. Я просто понимал, что Вика, стоя сейчас на моем месте, потеряла бы дар речи.
Сколько стоит мечта? Я думал об этом, развалившись на заднем сидении такси, рассматривая весь этот «миллион, миллион…» снежно-белых роз среди яркой острой зелени и еще каких-то непонятных травок. Вряд ли можно как-то измерить. Представив, как похолодеет у нее внутри от восторга, когда утром курьер принесет пахучую охапку к ней домой, как она вздрогнет, увидев записку с именем ее матери, я чувствовал, что это стоит куда дороже моей месячной зарплаты. Удивительно, как во мне неожиданно проснулся романтик. Я же считал, что никогда им не был.