Гиря протянул руку:
– Давай…
Покосившись на Крыню и Хмыря, Губошлеп сунул деньги в подставленную ладонь.
– Ну, я пошел? – нерешительно потоптавшись на месте, спросил он.
– Да посиди с нами, помечтаем… – Гиря подвинулся.
Губошлеп присел на нары.
– О чем мечтать-то?
– Да ты, помнится, говорил, что у тебя дружки цеховики? И камешки по настоящей цене покупают… Камешек загнать сможешь?
– Смогу, конечно… А что? Вы, никак, тут кимберлитовую трубку раскопали?..
Гиря раскрыл ладонь. В тусклом свете камень выглядел невзрачной стекляшкой. Губошлеп облизал вмиг пересохшие губы. Осторожно взял его, подошел к окну, провел по стеклу, прислушиваясь к специфическому скрипу.
– Откуда это?! Ему же в музее место… Если и не в музее, то такой камень по карману только жене Рокфеллера…
– Ты шибко-то не интересуйся. Нам его продать надо.
– Ладно. Тридцать процентов мне…
– Ишь, распарило щенка…
– Как хотите… Только, если вы попытаетесь его своим скупщикам загнать, наверняка три четверти цены потеряет. Вот и прикиньте, много ли я прошу?..
– Ладно, пойдет, – с неожиданной легкостью согласился Гиря.
Но блеск в глазах Губошлепа вдруг померк. Возвращая камень, он вздохнул:
– Только, ребята, вам придется восемь лет подождать… А может, и меньше. За хорошее поведение мне должны скинуть годика три…
– Это у кого хорошее поведение?.. – двусмысленно ухмыльнулся Гиря. – Мы, милый, ждать не можем. Понимаешь? Ну, никак невозможно подождать!
Бес, сидящий в Губошлепе снова выскочил не вовремя и не к месту:
– Ладно, давай камень, пойду вертухаям за мешок жратвы загоню…
И тут Губошлеп почувствовал, как что-то колючее уперлось под лопатку. Губы у него мгновенно отвисли, непослушный язык вывалился изо рта. Он попытался что-то сказать, но только протянул:
– А… нь-я…
Крыня ласково промурлыкал над ухом:
– Чегой-то он сильно смешливый, все шутит и шутит…
Гиря поморщился, сказал брезгливо:
– Убери заточку. Не будешь же ты его прямо здесь колоть…
– А чего с ним цацкаться? Он же видел камень, теперь нас сдаст…
– Все равно, не здесь… – мотнул головой Гиря. – В рабочей зоне лучше замочишь, или ночью, спицей в ухо…
Это спокойное обсуждение его судьбы доносилось до Губошлепа, словно сквозь вату. Он попытался подняться, но только поелозил непослушными ногами по полу. Несколько раз со стуком открыв и закрыв рот, наконец, хрипло выдавил:
– Чего вам надо?
– Чего нам надо? – Гиря смерил его насмешливым взглядом. – Прогуляешься с нами пешочком. Недалеко, всего тысченку верст, а потом покатим к твоим денежным дружкам. У Крыни два камешка. Один, поменьше, это который ты видел, другой – побольше. Так вот, маленький – вам с Хмырем, большой – нам с Крыней. Идет?
Жалко, заискивающе улыбаясь, Губошлеп попросил:
– Отпусти, Гиря, а?.. Я никому… Ни слова… Мы же вместе освобождаемся, приедете ко мне, все и обстряпаем…
Гиря с сожалением вздохнул:
– Я бы и рад посидеть, с такой заначкой можно… Да вот как Крыня? Камешки-то – его. А Крыня не может посидеть, легавые хвост прищемили, старые дела крутят… Вот и ты теперь не досидишь… Ты, шкура, завтра же побежишь к куму, нас сдавать, чтобы срок тебе скостили.
– Не побегу, Гиря! Матерью клянусь!
– Да мне-то что? Я тут сбоку припеку… Как Крыня?..
Крыня мрачно ухмыльнулся:
– Конечно, не побежишь. Ты, малый, уже отбегался…
Из глаз Губошлепа текли слезы, мокрые, слюнявые губы противно тряслись и подергивались. Гиря с любопытством смотрел на него. В который раз подивился; и почему люди обычно выделяют его, Гирю? Вот и сейчас, заточка у Крыни, а упрашивает и унижается Губошлеп перед ним, Гирей. Учесть это надо. В дальнейшей игре, которую задумал Гиря, надо как-то отодвинуться, уступить первенство Крыне, пусть все думают, что он главный организатор.
– Я пойду, Гиря, пойду… – с усилием выдавил из себя Губошлеп.
– Вот и хорошо. Пасти мы тебя будем, как следует, но даже если тебе удастся доползти до кума, тебя пришьют в ту же ночь, как только нас заметут.
– Я знаю…
– Через неделю уходим. Если бабки остались, держи при себе. Жратвы припаси, если сумеешь…
Глава 4
Проснулся Павел от назойливо звеневшего телефонного звонка. С трудом разлепив веки, вылез из постели, мельком глянул на часы, было уже одиннадцать, но он явно не выспался; голова побаливала, а в глаза, будто песка насыпали.
Взяв трубку, он недовольно спросил:
– Кого Бог послал в такую рань?
– Здорово, Паша! – послышался жизнерадостный голос Димыча. – Это для тебя рань?! Когда я уже полдня на работе?.. Хотел бы я тоже быть писателем…
– Хочешь быть писателем, будь им! – проворчал Павел. – Чего звонишь-то, что-нибудь случилось?
– Ну что может еще случиться, к тому, что уже случилось? – оптимистично воскликнул Димыч. – Паша, мне пришла идея прошерстить "Беркута" вдоль, поперек и сверху донизу…
– А начальство потом тебе клизму вставит… За то, что без достаточных на то оснований столпов рыночной экономики сокрушаешь.
– Паша, а ты не забыл ту хохму?
– Какую еще хохму?
– Ну, ты же сам предлагал, мероприятия для профилактики заказных убийств в городе…
– Черт! Совсем из головы вылетело…
– Давай, быстренько подъезжай к городскому управлению, я тебе продиктую текст заявления, и прямо сегодня, с отрядом ОМОНа пройдемся по "Беркуту", как Александр Филиппович по Персии, так что перья полетят…
– Ладно, только маленько подкреплюсь…
Положив трубку, Павел выскочил во двор, открыл кран колонки и прилег на прохладные кирпичи. Долго ворочался под прохладной струей, взвизгивая и фыркая. Пока растирался полотенцем, смотрел на своих детей. Денис что-то строил возле сарая, а рядом топталась Ксения на своих толстых крепких ножках, одетая только в трусики и панамку. Вздохнул, подумал, что пока крутится эта катавасия с его то ли убийством, то ли похищением, неплохо бы куда-нибудь спрятать семью. Может, в Урман отправить? Да нет уж; Урман совсем рядом, запросто достать могут, к тому же, там они вовсе без защиты будут…
Поев поплотнее, он выпил пару кружек крепчайшего чаю и поехал к Димычу. Дежурный у входа в городское управление настороженно уставился на него. И здесь приметы нового времени; на дежурном бронежилет, на плече автомат. Павел мимоходом пожалел его: бедный, как тебе в такую жару в бронежилете?.. Подойдя, представился:
– Лоскутов. К майору Астахову.
Дежурный, видимо, был предупрежден заранее, посторонился, сказал предупредительно:
– Третий этаж, кабинет триста двенадцатый…
– Я знаю… – обронил Павел и прошел к лестнице.
В городском управлении он никогда не бывал, а потому с любопытством осматривался по сторонам; коридоры чистые, застелены линолеумом, со строгим геометрическим узором, стены забраны деревянными лакированными панелями, лестница чистейшая, хоть на каждой ступеньке посиделки устраивай в белых брюках.
Без стука, открыв дверь, Павел воскликнул:
– Вот, значит, как живут милицейские майоры в наше время!
– Паша, это ж городское управление, – укоризненно протянул Димыч. – Ладно, не будем терять время. Ты и так припозднился… Вот бумага, авторучка, я думаю, у тебя есть.
– Есть, конечно, но не надолго. Получу следующий гонорар, куплю компьютер, и буду, как белый человек работать, а не как Лев Толстой…
– Пиши! Толстый Лев…
Димыч принялся размеренно диктовать. Вскоре Павла начал разбирать смех. Кое-как выводя жуткие канцелярские обороты, он выговорил, похохатывая:
– Наверное, так же писали письмо турецкому султану запорожские казаки…
Димыч, сохраняя полнейшую серьезность, додиктовал текст, после чего приколол листок скрепкой к целой пачке каких-то других бумаг и вышел из кабинета. Отсутствовал он целый час, Павел успел разложить тетрадь и написал парочку страниц своего романа. Пару раз заглядывали какие-то подполковники, один из них поинтересовался:
– Чистосердечное пишешь?..
– Ага… – безмятежно откликнулся Павел.
– А чего ж в тетради?