За силу и опеку сейчас я была ей благодарна. Сама еле ноги передвигала, а остаться посреди зала в момент наибольшей слабости воспринималось мной позором.
Как старшая из присутствующих, Альпа всегда ела последней, прежде контролировала остальных и следила за порядком. Из-за растягивания гласных при разговоре, ее говор звучал специфически: не то попыткой пения, не то борьбой с акцентом, которым славились южные племена кочевников. Я знала, что в прошлом Альпа полжизни провела именно с этим жестоким народом, выполняя какое-то особо сложное поручение богини. И хоть мы не общались с ней близко, сказать по правде, я вообще предпочитала спокойное одиночество близости с кем-либо, но обрадовалась, когда Альпа вернулась с задания обратно в дом. Слишком переживала, что нежная, ранимая по характеру нимфа не выстоит против жестокости и откровенной грубости кочевников. Как оказалось, я поддавалась эмоциям зря.
Альпа не сломалась. Наоборот, стала сильнее и выносливее. И… постарела. Именно это стало для детей богини потрясением. Почти все из нас служили Адрастеи не одно столетие, но с годами так и не менялись. Альпа же ушла молодой девушкой, а вернулась старухой с кожей, сморщенной, как печеное яблоко. Произошедшие с ней перемены в резиденции мог не заметить только слепец. Но сестрам пришлось самостоятельно сражаться с любопытством – Альпа не собиралась пускаться в объяснения.
В белых стенах, ставшей родной за десятилетия, кельи мне чудился покой. Альпа не успела меня довести до твердой, как доска, кровати, когда первая судорога сжала позвоночник.
Я вывернулась и упала на пол. Нимфа отступила, прижав руки ко рту, словно пыталась подавить крик. Всякий раз, когда дар активизировался, я старалась изловчиться так, чтобы остаться в одиночестве. Неприглядное это действо.
Отвернулась и зажмурилась, чтобы случайно не углядеть скорбное выражение лица старухи и что страшнее – жалость в льдистых глазах. Слабость равна позору.
На внутренней стороне век стали мелькать картинки. Мужчина. Красивый. Сильный. Бессердечный. И женщины. Много женщин. Богиня, как много женщин! Юных и постарше, спортивных, худышек и пышек, блондинок, брюнеток, рыжих… На любой вкус! Они то змеями извивались в его искусных руках, то сыпали проклятиями вслед и заливались слезами.
Каждую искру боли обиженных мне суждено было прочувствовать на себе. Тело корчилось от судорог. Когда виденье иссякло, первое, что я ощутила – облегчение. Потом опасение, выдержу ли, если вдруг такой продолжительный сеанс повторится? Следом настигла злость. Мотивирующая. Мощная. Та, которая позволяет идти по следу, махнув рукой на все трудности поиска и последующего наказания. И завершающей нотой меня накрыло… недоумение. Точных координат мучителя так и не получила. Впервые за весь срок службы у богини…
Альпа помогла мне подняться на ноги, доковылять до кровати и лечь. Заботливо подала платок, чтобы утереть кровь. В этот раз к приступу я не подготовилась, деревяшка осталась сиротливо лежать под подушкой, не пригодившаяся. А вот прокушенный язык распух во рту и приносил существенный дискомфорт.
– Выпей и отдохни, – нимфа придержала мою голову, пока я нелепо пила из металлической кружки. Зубы громко лязгали о край.
Несколько глотков ледяной воды, которую нимфы набирали из глубокой скважины внутри сада, принесли так необходимое облегчение.
– Поспи, сестра.
– Но мне нужно… – попытка проявить упрямство закончилась лишь потом слабости, что выступил на лбу и спине.
Трудно было принять чью-то помощь и заботу. Но у меня просто не оказалось иного выбора.
– Не сегодня.
Я вынуждена была с ней согласиться. Веки словно налились свинцом. Тело отказывалось слушаться. Отголоски перенесенной боли все еще бродили по крови, вспыхивая жалящими искрами то там, то здесь. Приходилось стискивать зубы, чтобы унять противную дрожь.
Альпа потянулась к одеялу, но не найдя его, поджала губы. Ее неодобрение в вынужденной строгости к себе так и осталось висеть в воздухе. Невысказанное.
Ласково погладив меня по волосам, нимфа вышла из кельи. И слова не проронив напоследок.
Я осталась наедине с непроглядной, как плотное сукно, ночью и болью. Одинокая в своем бессилии чем-либо помочь тем бедняжкам. Кажется впервые настолько беспомощная…