Журка слегка приподнял ее, зная, что так будет лучше. Настоящей стены между двумя комнатами не было, лишь дверь-гармошка. Огромное коричневое полотно из синтетики или какой-то гигантский занавес, мятая ширма. Отец умолк, спросил:
— Кто там?
Понапрасну надрывалось радио — он прислушивался и почуял, что в соседнюю комнату кто-то тихонько прокрался. Журка дышать перестал, боялся пошевелиться.
Ждать ему пришлось поразительно короткое время, всего лишь несколько мгновений. Папаша перестал прислушиваться — наверное, и вовсе позабыл, чего ждал. Он снова прибавил звук радио: слушал старые шлягеры. Если бы передавали «Би Джиз», он бы запустил звук на полную катушку, но к счастью, играли другое.
Отец Журки и его старший брат Мартон в подростковом возрасте часто играли братьев Гибб, — пришло Журке на память. Даже отправились к фотографу — только затем, чтобы тот увековечил их серией снимков. Они попытались заказать себе такую же одежду, так же зачесать волосы, как у знаменитостей, но костюмы не выглядели блестящими, да и сами они ничуть не походили на братьев Гибб. Правда, патлы у них были длинными, как у любого хиппи. И все же, когда отец впервые показал Журке фотографии, тот догадался, почему ему пришло в голову, что они не иначе как фанаты «Би Джиз», и отец был очень горд: Журкой или самим собой — это нельзя было решить однозначно.
Журка зашел в большой сарай, а надо было идти не туда: ротационные мотыги-культиваторы выдавали возле мастерской. Время шло зря. Еще час — и пора отправляться в школу. Поэтому и хорошо, что отец смылся с участка, ведь в тот день надо было мотыжить междурядья, уничтожая ростки сорняков. Журка зндл, что ротационным культиватором наверняка вырвет несколько кустиков паприки или же рукоятка его застрянет в бечевке. Основная бечевка была натянута вдоль ряда, и каждая паприка сама по себе была подвязана к ведущему шнуру; следуя ему, клонится внутрь масса стеблей, наподобие некоего лабиринта из бечевок, все гуще и пышнее. Теряется в нем выход наружу, хотя никаких поворотов тут нет. Ротационной мотыге нельзя дрогнуть и отклониться ни на сантиметр: культиваторная головка тотчас же вырвет паприку с корнем, и нет никакого смысла засовывать ее в землю обратно, чтоб ни мать, ни отец не заметили. На другой день паприка пожелтеет. Выдаст Журку, выдаст, что была вырвана с корнем. В парилке или в открытом грунте секретов не бывает: зацепил, вырвал — конец.
Когда отец не следил за ним, он лучше управлялся с культиватором. Впрочем, даже если бы отец остался, работать все равно пришлось бы Журке. Отец не умел этого делать — пропустил курс обучения. Жизнь его протекала в двух фазах. В активной — как сейчас, только к вечеру он напивался до расцвета фантазий. В пассивной же фазе он абсолютно погружался в пространство, исчезал из действительности, из настоящего времени бытия. В таких случаях, получив дневную дозу — пол-литра палинки, — он не жил с семьей, не знал о ее существовании. И ничего не знал о времени тоже. Иногда по полтора года не выходил из дому. Из комнаты — и то изредка, лишь по нужде, да и то не всегда. В то утро, стоя перед затянутой фольгой теплицей, они просчитались с комедией обиды на целый год. Смотрели на столбы пара и о времени не желали знать. И Журка так хорошо «не знал» об этом, что отец наверняка не в силах был это вынести. Не о бечевках шла речь. Речь шла об отступлении. Журка прежде всегда перечил отцу, поучал его, каждым словом своим подчеркивая, что, пока папаша мечтает о прошлом, в реальной жизни меж тем проходит время. И после пьяных бредней нельзя делать вид, будто бы жизнь продолжилась там, где ты из нее вышел. Однако сейчас он не призывал отца к ответу. Фарисейски играл роль тактичного сына. Он тоже делал вид, будто бы среда разбилась в восемьдесят шестом, а в восемьдесят седьмом ее можно было бы склеить.
Говоря по правде, он уже привык, что отца рядом нет. Да они и не смогли бы работать вместе. И быть вместе — тоже, ведь они никогда не бывали вместе. У них не было чувства родства. Их изменившиеся отношения, Журкину подростковую горячность, нагловатость, его новое самоощущение — всё они могли бы преодолеть, кроме этого… И тогда он мог бы, не отвлекаясь ни на какие думы, предаваться мечтам о Лили. Он представлял себе Лили, затем и остальных, каждого из класса поодиночке, как они следят за его работой. Смотрят, как на телеэкране, и совершенно растроганы. Ведь они-то дома разве что моют посуду. Никому из них не приходится заниматься физической работой. Никто из них не взрослый. Только он.