–Меч начистил так, что оцарапал весь. Корзину с песком принёс одну и то, пока нёс, рассыпал почти половину. Сено готовить не умеет, а лезет…– докладывал Роджер, призванный Царём на возглавление похода и получивший такое же как и Герард предостережение на всякий случай. –Меч держать не умеет, на лошади держится с трудом…продолжать?
–Я понял, – заторопился Герард, – потому и приставлен он к тебе. Для учёбы.
–Отстал, – Роджер говорил прямо. – Его навыки на уровне двенадцатилетнего мальчишки. Как, скажи мне, пускать его в бой? За ним ходят двое солдат на подхвате, а то он и в седло взбирается не сразу. Это ли царевич? Солдаты увидят…
–Ничего. Надо когда-нибудь начинать, – Герард был полон оптимизма. – Он справится. В нём кровь его отца.
–Но он многое упустил, впрочем… – Роджер вздохнул, – пёс с вами! Возьму его. Посажу в шатёр и пусть сидит. На вылазки не пущу. Мне моя голова дорога!
Герард спорить не стал.
***
Зато спорить стал Филипп. Когда после долгого и мрачного прощания выдвинулись в путь, царевич почувствовал, а позже окончательно убедился, что его не считают за солдата. Откровенно он разъярился после того, как получил решение от армии: сидеть в шатре и не высовываться без нужды.
Вот тогда Филипп взбесился. Ему-то казалось, что отец в него поверил, что позволил ему повзрослеть и что-то постичь, ан нет! сиди в шатре. Сиди и прячься от жизни.
Если сказал бы кто царевичу, что то не решение Царя, а решение военачальников, поразился бы он и не поверил. Злом в своей жизни, единственным камнем преткновения на пути к своим мечтам Филипп предпочитал видеть да и привык уже видеть одного отца, который, к несчастью, был ему и Царём.
Но Царь не был виновен в этой беде. Пока Филипп постигал простые истины настоящей жизни, Царь молился за возвращение сына. Его уже не волновал итог похода, его тревожила мысль о Филиппе и только о нём.
–Что трон мне, когда не будет кому его передать? – вопрошал Царь у ночи, дня и стен, отвыкнув доверять всем.
Как мог он доверять, когда даже самый близкий советник оказался врагом? Герард испортил его сына, окончательно и бесповоротно. Он убедил отца стать Царём и пожертвовать Филиппом. И теперь Филипп может не вернуться.
Филипп, однако, умел добиваться своего. Это для него стало открытием. Посовещавшись, военачальники решили: путь участвует царевич в карательном выезде.
–Только приглядеть за ним надо, иначе все без голов останемся, – заметил Роджер, надеясь, что эта сомнительная честь выпадет не ему.
Не повезло. Предложил – выполняй.
***
Филипп думал, что любая война – это благородство духа и соперничество идей. Он был воспитан на книгах, и войну видел лишь на картах, а слышал о ней из уст бывалых вояк. Карты же, как и вояки не рассказали и половины от того, как оно на самом деле.
Напросившись в вылазку, царевич и не знал, что это будет за вылазка. Из совещаний военачальников он мало чего понял, ему просто обозначили задачу: смотри и, если захочешь всё-таки принять участие, держи меч твёрдо.
Не знал царевич до этого дня, как пахнет кровь. Резкий, металлический запах стянул ему желудок сразу же, а дальше запах только усиливался, рос, как росло и число сложивших головы мятежных обитателей удела, свет знает на что рассчитывающих: не то на помощь другого Царя, которому тайком присягнули, не то на милосердие преданного покровителя?
Царевич не знал до того момента как звучит сталь, раздирающая плоть. Как глухи и одновременно звонки её удары, как звучат предсмертные стоны и как катятся отрубленные головы, как кричат люди, бранятся, плачут, молят…
Об этом не писали в книгах– написаны были истоки конфликтов, ход действия и люди, число которых приводилось, были тенями. Здесь же они выпрыгивали отовсюду, падали, бежали, ползли. Об этом не рассказывали карты. Карты вообще рассказывали лишь о местах и годах битв сухими вычерченными стрелками. В рассказах вояк же звучало веселье – то меч один потерял, то в окружении оказался и вырвался из него, то шутка какая над товарищем.
Никто из них не упомянул ни жара от доспехов, ни тошнотворного запаха крови, ни ужасных звуков. А представить их сам Филипп не мог.
Но теперь судьба била его иллюзии, разносила точными ударами все выстроенные мечты о военной славе. Филипп оказался слаб для происходящего. Он не поднял меча, держался в центре конницы Роджера, жался к лошадиной шее, от которой, надо признаться, тоже несло.
А потом всё кончилось. Уничтожив половину случайных жителей мятежного удела, передали военачальники повеление своего Царя о покаянии и выплате налогов.