–Грабят ограбленных…– прошептал Филипп, не замечая, что плачет.
Уходили задорно. Переговаривались, шумели, насмешничали, вспоминали удалое:
–А я его по горлу!
–А он мне за сапог хватается, показывает знаками, мол, я тебе золото, пусти…
–А ты?
–Спрашиваешь!
Филипп не участвовал в общем веселье. Он всё больше и больше понимал собственную ничтожность и в то же время собственное величие. Его дух не такой. Он не способен карать даже виноватых. Величие в этом. И несчастье в том же – ему быть Царём.
Но тут же приходит мысль, что страшнее предыдущей: это всё организовал его отец! Его отец, который так много говорил на площади в дни празднеств о добродетели и любви к ближнему. Народ любит своего Царя. И Филипп, наверное, тоже любит. Но как отца ненавидит.
***
–Вернулся! – ликование перекрывает всё. За эти дни, такие долгие, полные одинакового страха, Царь успел представить своего сына умершим разными смертями, покалеченным.
А потом, узнав, что в рядах солдат вспыхнула привычная желудочная лихорадка – а поброди, поешь из котелка грубой пищи, не то ещё будет – и вовсе чуть не спятил.
Но вот он – его сын, его родной и любимый сын вернулся! Дорогой наследник дома.
Бледен. Мрачен…
Царь не сразу замечает это, но заметив, спрашивает:
–Тебя обидели? – и грозный взгляд уже касается выдохнувшего, было, Герарда.
–Война не для меня, – отвечает Филипп. – Даже такая неопасная.
Он отталкивает руку отца и уходит прочь с преддворцовой площади: плечи ссутулены, голова опущена, идёт, спотыкаясь.
Царь разочарован – это ли наследник? Это ли продолжатель его дела? Так ли он будет твёрд в правлении? Царь желал даже тайно, чтобы Герард оказался прав и его сын вернулся как настоящий мужчина, но…
Не случилось. И этому рад отец внутри Царя: его сын разочарован, его сын останется в тени, может быть не навсегда, но ещё немного можно будет удержать его от солнечного света, от ошибок, от разочарований.
Конец