Но он выживал. Выживал и шёл сначала карать обидчиков и заговорщиков, а потом в новые завоевания.
–Его жизнь – чудо! – шептались солдаты, недовольные затянувшимися войнами, желающие попасть домой, но не находящие в себе смелости предать своего Царя. Выживающий, несломленный невзгодами, побеждающий…
Его победы расширяли золотой поток в родные земли. Его имя стало грозой и защитой. И сам он превратился в живое воплощение чудесного милосердия богов.
–Это чудо, чудо…– шептались его люди, когда Царь восстал после отравления.
–Наставник, брат, ближайший соратник, любимая наложница и друг…– возразила бы я, если бы меня кто-то спросил. Но меня не спрашивали. Если и было это кому интересно, то при встрече со мной интерес пропадал.
Царь легко отдавал жертву за жертвой, не колебался и не сомневался. Он отвечал неизменно и холодно что выбрал, и пусть при каждом моём появлении приходил в бешенство, сам никак не желал уходить.
–Там покой, – увещевала я в очередной раз, зная, что он не услышит меня.
Царь уже не боится моих появлений. Я появлялась на пиру, в прогулке по парку, в ночной прохладе – он ощущал моё присутствие ещё до моего настоящего появления, и мой образ не отпускал его существо.
Царь упрямо шёл вперёд, желая оторвать себе всю славу мира, пока я не заявилась и не объявила ему, что всякий торг с ним кончен, и жизнь его окончательно проиграна, и не купить отсрочки уже ни за какую близкую душу.
Он пытался меня обмануть, но впав в горячку, понял масштаб своих действий и тотчас отдал мне своего единственного друга. А после пожаловался:
–Это было жестоко. Цари не могут никому доверять. Теперь я совсем один.
–Значит, в следующий раз я заберу тебя, – пообещала я.
Он отмахнулся. Наверное, так отмахиваться могут только великие люди, у которых все мысли далеко за пределами хлеба насущного: они где-то там, где строятся корабли и города, где идут караваны с шелками, где народы складывают оружие, принимая вечный мир, и где настигает бессмертие.
Но я не великая. И мои мысли здесь. И дела тоже. А это значит, что я буду делать то, что я должна, и нет для меня великих планов и идей. И уж тем более Царей. Я пожираю сталь и камень. Я умерщвляю плоть. Я обращаю в пепел имена и даже империи.
но делаю так не по своей воле. Меня такой создали. А его, этого смертного, что его ведёт?! Страх передо мной? перед вечностью? Амбиции? Пожалуй, всё вместе. Но всё конечно.
***
–Опомнись, Царь! – мне нельзя разубеждать, но я никому не скажу, что делала это. Пыталась. – Она твоя жена. Она носит твоего ребёнка!
–Я женюсь ещё раз, – он отмахивается по привычке, но я не позволяю. Эту женщину с печальными синими глазами – а как не быть печальной, когда твой брак не более, чем дань завоевателю? – мне жаль. Она не выбирала своей судьбы, и всё-таки ради своего народа, своего рода и своей земли отдала всю недолгую свободу.
–А если не успеешь? – тихо спросила я. – Помнишь, как ты оправдал свой первый выбор? Ты боялся смуты в народе. Думаешь, теперь будет лучше? Твоя власть простирается над многими землями, но неужели ты полагаешь, что сейчас не будет раздора?
–Раздор будет! – Царь вскакивает, мечется по комнате в лихорадке собственных мыслей. – Раздор будет ровно до тех пор, пока я не наведу общий порядок! Пока все не сложат оружие под моей властью – единственной и справедливой! И тогда…тогда я умру спокойно. Клянусь всей добродетелью под именами и знамёнами моих богов, я тогда умру спокойно!
–Этого не будет. Ты слишком далеко зашёл, но мир больше. Его не объять в людской жизни и не подчинить. Ты слишком…
Слишком смертен. Больше ничего. слишком глуп и наивен. Но это простительно простым людям. Непростительно Царям.
–Я Царь Трёх земель, воздвигший крепость над…
–Смертный! – я смеюсь. Он краснеет, в один прыжок оказывается возле меня, замахивается для удара, который мне, разумеется, будет незаметен, и осекается.
Понемногу приходит в чувство, дышит медленно и глубоко. Интересно, сколько раз он срывался так на заседаниях и при своих людях? Как его только терпят и любят? Не без страха, полагаю. Как и положено.
–Мне нужна одна отсрочка! Последняя! Последняя и я уйду! Клянусь! – он вскидывает руку в клятвенном жесте.
–Объясни мне, смертный, только так, чтоб я поняла, почему ты ценишь свою жизнь выше жизней своих близких? Понимаю – солдаты, мирное население тебе не значат. Но остальные? Ты готов пожертвовать нерождённым ребёнком и женой…ради чего?
–Ради чего? – он садится прямо на пол, игнорируя все кресла, прислоняется спиной к расписной стене. Я оглядываю узоры – какой-то сюжет, смутно знакомый, но из людского мира, не из моего, помедлив же – сажусь рядом.