- Пойдем! – кричал он. – Нечего тебе здесь делать!
Не сбавляя темпа, он буквально выволок девушку из подъезда и уже дальше стал увлекать ее куда-то в темноту улицы.
- Стой! Ну, стой же ты! – вдруг стала сопротивляться Свелта. – Ты куда меня тащишь?
Гиль словно и не слышал ее слов.
- Да остановись же, гад такой! – продолжала ругаться Свелта. – Пусти руку, слышишь!
- Домой, я провожаю тебя домой! – сказал, наконец остановившись, Гиль. – Не сомневайся на этот счет.
- А вот я сомневаюсь! Домой мне совсем в другую сторону.
Гиль опешил.
- У! – воспользовавшись его замешательством, Свелта вырвала руку и побежала в противоположную сторону. Когда Гиль снова догнал ее, она остановилась и резко повернулась к нему.
- Уходи! – бросила ему в лицо.
- Я проведу тебя, - Гиль был тверд, стоял на своем.
До ее дома дошли быстро и молча, как и раньше она – впереди, он – чуть позади и сбоку.
- Все, пришли. Что еще? – спросила она, уже держась за ручку двери подъезда.
- Ничего, - покачал головой Гиль. – Топай домой. Снова покачал головой и, повернувшись, зашагал прочь. Потом, словно внезапно вспомнив что-то, быстро вернулся и, подхватив ее руку, припал к ней губами.
- Прости, - сказал. – И забудь все, прошу.
Подняв голову, заметил блики света на ее мокрых щеках.
- Ты плачешь? Не плачь! Я ухожу.
- Куда уходишь, глупый?
Она не спрашивала, она просила остаться.
- Не знаю, куда. Все равно. И не вернусь, не бойся.
- Возвращайся…
- Ждать будешь?
- Буду ждать…
- Приду.
- Когда?
- Не знаю. Когда найду выход, когда буду готов… Прощай!
- Постой!
Но он уже не слышал. Он уходил, чтобы пройти очищение одиночеством, в котором нуждался немедленно. Оглянувшись, издали он увидел ее темный силуэт в светлом проеме двери.
Такой она и запомнилась ему – темный изящный силуэт на ярком светящемся поле. Иногда он смотрел на солнце и видел ее там.
Что-то около десяти лет спустя Гиль возвращался в Город.
Все было давно позабыто, а что еще помнилось, с дистанции прожитых лет казалось милым и смешным сном.
Гиль теребил набегающие воспоминания пальцами памяти.
Он вел машину достаточно быстро, настолько быстро, насколько спешил. За мокрыми стеклами в сером осеннем сумраке проносились огни городских предместий. Мокрый асфальт блестел далеко впереди в желтом свете фар, и на этой огненной ленте время от времени, как дозорные чудища с горящими глазами, всплывали встречные автомобили. Мир, позабытый, но, чувствовал он, желанный, распахивал ему свои объятия. И Гиль всматривался вперед, боясь пропустить, не уловить первое впечатление, первое чувство, которые пробудит в нем первое прикосновение к оставленному им когда-то там осколку жизни.
Был ли он счастлив в эти десять лет? Хоть однажды?
Когда его спрашивали об этом, он говорил – да, я счастлив. А как же? Конечно!
И то, правда, жил не хуже других, ни в чем себе не отказывая. Жил, что называется, в свое удовольствие. Только вот, почему-то, в часы ближе к полуночи, когда вечер опускал тень ресниц своих на землю, когда, растревоженные невидимым верховым ветром, деревья далеким шепотом начинали делиться мудростью своей долгой жизни, он не любил оставаться один. В такие минуты, когда всякий человек был словно блуждающая в космосе одинокая планета, он каждой клеточкой своего прожившего еще один счастливый день тела ощущал, как мало в нем, еще меньше – вокруг, сохранилось теплоты.
Он замерзал, медленно, незаметно, неотвратимо.
Это было воздействие зябкого дыхания одиночества. Его яд действовал неспешно, но результат всегда был стопроцентным.
«Ерунда!» - твердил Гиль, поскорее предавая себя сну.
И суточный цикл его жизни завершался бессознательно. Без фоновых сновидений. Лишь изредка ему снилось что-то прекрасное и смутно знакомое. Но воспоминаний о сне не оставалось никогда, и утром цикл начинался с чистого листа, и далее прокручивался снова и снова.
Но все эти годы, сознательно и неосознанно, он стремился к тому, что так редко являлось ему во сне, что виделось, возможно, темным силуэтом на ослепительно ярком фоне.
И вот теперь, ведя машину, он пытался наивно обмануть себя, посмеиваясь и подшучивая над собой и попросту прогоняя мысли о той сумасбродной девчонке, когда-то давно, десять лет назад и в прошлой жизни пригласившей его на белый танец.
Оказалось, он не забыл, он помнил ее всегда.
Девчушка – василек, чудо чудное с голубыми глазами.
Шутка ли, спустя десять лет вспомнить все!
А, может быть, ничто и не забывалось?
«Э-хе-хе, - снова усмехался он. – Придет же такое в голову! А вдруг – и в самом деле? Вдруг ждет? Меня? Чушь! Смех!»