Часть 3
Во второй раз я встретила его у стойки информации всё в той же больнице. В отличие от меня, он был там завсегдатаем и знал все тонкости и распорядки нашей медицины. Точно рассчитал день, когда я должна была забрать анализы, и пришёл, только чтобы увидеть меня снова. В любом другом случае я сочла бы это за неудачный подкат и послала бы его куда подальше, но в этот раз всё было по-другому. И дело было даже не в том, что он элементарно не мог знать, как я выгляжу, из-за своей слепоты, а в том, что он, с радостной улыбкой поспешивший на мой голос, был похож никак не на ухажёра, а на дворового щенка, которого один раз приласкали и который теперь ждал, что его возьмут домой. Но, в отличие от щенка, всё, что попросил у меня он, - номер телефона и сопровождение до остановки. Я не смогла отказать. Возможно, потому что даже когда я вывалила на него свои причины посещения больницы, он никак не отреагировал. Возможно, потому что в глубине души я понимала, как необходим мне кто-то далёкий от того мира, в котором живу я. Максимально близко для меня - на расстоянии вытянутой руки.
***
«Доверься мне». О таком может просить только эгоист. Только по-настоящему жадный человек может желать, чтобы другой зависел от него, нуждался в нём, сделал его частью себя самого. Именно эти слова я услышала от него, когда мы сидели в скверике перед больницей. Уже по традиции, после очередного бесполезного визита к офтальмологу. Три раза в неделю, как по часам. Я до сих пор не могу найти ответ, сколько бы ни копалась в себе, почему я стала видеться с ним именно в те моменты? И самое главное, зачем это нужно было ему? Несмотря на свою инвалидность, он был жизнерадостным и весёлым, и друзей, хотя я и не видела ни одного из них, у него было много. Он даже учился в университете. Он даже рисовал картины. Так почему, имея всё это, больше всего он хотел чувствовать мою голову на своём плече, мою руку в своей? Почему именно мой голос он хотел слышать в трубке перед сном? Почему однажды, когда я не смогла прийти к нему из-за работы, он сам пришёл ко мне вечером с двумя огромными стаканами латте, ведёрком сырного баскин-роббинса и маленьким портативным фонариком для чтения? Чтобы я больше «не ломала себе глаза». И я читала ему «Грозовой перевал» до самого утра, пока не охрипло горло и не села батарейка. Благо, он принёс с собой целую упаковку про запас. На будущие ночи. Раньше я этого не понимала. Раньше я могла только предполагать. Предполагать, что он почувствовал во мне родственную душу, способную понять то, что не смогут его счастливые беззаботные друзья. Именно поэтому он только меня впустил в свою слабость. Только со мной гулял до самой ночи по запылённым городским улицам. Порой молча от начала до конца. Только со мной убирал в большой рюкзак трость, позволяя вести его под руку. Только мне рассказал, что уже давно смирился со своей слепотой. А очки не носил, потому что, какие бы ни мерил, все через час-два носки начинали натирать переносицу. Предполагать, что появившаяся из ниоткуда потребность в нём - просто желание доказать самой себе, что есть кто-то, кому хуже, чем мне. Что я тоже могу быть опорой для кого-то. Кого-то, кто постоянно выживал в такой же, как моя ночная, пустоте. И не просто выживал - жил. С обезоруживающей улыбкой, против которой вся моя взрощенная за годы циничность рассыпалась в прах. Слишком тепло и открыто. Я, незаметно для себя, очень быстро перестала удивляться, как он всегда так безошибочно определял, когда лучше промолчать, а когда наоборот забить мне голову всякой чепухой про современное искусство. Когда сжать мою ладонь в своей сильнее, а когда наоборот сидеть или идти на некотором расстоянии. Когда нужно мелодией на телефоне, которую сам же на себя и установил, разжать цепкие лапы ужаса, которые ещё бы чуть-чуть - и точно переломили мне хребет. С каждым днём, неделей он всё больше врастал в моё одиночество, не разрушая его, а как-то удивительно гармонично сливаясь, добавляя новые оттенки.