Это было как болезнь, как наваждение. Она знала, что надо держать дистанцию, что нельзя быть такой зависимой от другого человека. Но каждый раз, когда она видела его в коридорах академии, все благие намерения испарялись. Одно короткое "Привет, Ли" – и она снова была готова забыть обо всем на свете.
Иногда девушка ловила себя на том, что считает минуты до следующей встречи. Во время занятий её мысли то и дело возвращались к их последней встрече: как Лео прижал её к стене в том темном коридоре, как его руки скользили по её телу, как его дыхание щекотало её шею. Преподаватели замечали её рассеянность, но она не могла остановиться.
Физическая близость смешивалась с чем-то большим, чем просто страсть. Она начала замечать мелочи: как он подпирает голову кулаком, когда сосредоточенно читает, как его брови хмурятся при решении сложных задач, как Лео улыбается в полудрёме. Эти наблюдения проникали глубже, чем любое физическое прикосновение.
В моменты особенной близости она чувствовала себя живее, чем когда-либо прежде. Каждый нерв в её теле будто бы проснулся и требовал большего. Больше прикосновений, больше поцелуев, больше Лео. Это было одновременно прекрасно и пугающе – осознавать, насколько сильно можно зависеть от другого человека.
Но самым страшным было то, что Лира не хотела этого прекращать. Не могла. Даже если бы вся Вселенная рухнула в этот момент, она бы продолжала целовать Лео, прикасаться к нему, чувствовать его рядом. Потому что в этих прикосновениях она находила что-то, чего не могла найти нигде больше – себя настоящую, без масок и защитных стен.
Иногда, лежа в своей постели, Лира думала о том, что происходит. Как девочка, которая год назад боялась любого человеческого контакта, теперь не может прожить и дня без прикосновений одного конкретного человека. Это казалось невозможным, нереальным. Но каждое новое прикосновение Лео доказывало обратное.
Они вели свой собственный счет времени - не по дням недели или часам, а по количеству поцелуев, прикосновений, объятий. В их маленьком мире существовали только два состояния: когда они были вместе и когда нет. И чем дальше, тем менее терпимым становилось второе состояние.
Лира знала правила безопасности, помнила наставления Хэнсена о контроле и дистанции. Но все эти знания растворялись, стоило Лео оказаться рядом. Система защиты, которую она строила годами, рушилась под натиском его улыбки и теплых рук. И самое удивительное - ей это нравилось.
– Ли, ты должна взять себя в руки, – голос Лео звучал серьезно, но девушка видела, как дрожат его пальцы, когда он поправлял воротник формы. – Твои оценки...
Лира не слушала. Не могла. Каждая клеточка тела кричала о другом. Её пальцы уже расстегивали первую пуговицу его кителя. Вторую. Третью. Она считала их, как молитву, которую никогда не учила. Четыре. Пять. Шесть.
Его кожа под формой была горячей. Она чувствовала это даже через ткань рубашки. Её ладони скользили по плечам юноши, спускались ниже, исследуя каждый миллиметр его тела. Лео прав, черт возьми, он абсолютно прав насчет учёбы. Но сейчас ей было плевать.
Седьмая пуговица. Восьмая. Дыхание Лео стало прерывистым, когда она наконец-то сняла китель полностью. Его зеленые глаза потемнели, превратившись из весенней листвы в грозовые облака.
– Лира, – его голос был хриплым, почти неузнаваемым, – мы не можем...
Можем. Они могут всё, что угодно. Девушка знала это с того момента, когда их губы впервые встретились. С тех пор мир вокруг потерял свою значимость. Оценки? Да. Важно. Когда-нибудь потом.
Её пальцы пробежались по его груди, считая не веснушки – сегодня ей было не до них, а шрамы. Маленькие отметины времени, которые рассказывали свои истории. Она целовала каждую, представляя, как они появились. Драка? Тренировка? А может...
Нет. Нельзя отвлекаться на такие мысли. Сейчас существовал только Лео. Только его тепло. Только его прикосновения, которые становились всё более уверенными, хотя он продолжал говорить о необходимости учиться.
Господи, как же Лира ненавидела и любила эту его ответственность одновременно. Как он мог быть таким рассудительным, когда её сердце колотилось так сильно, что казалось – вот-вот выпрыгнет из груди? Когда каждое прикосновение к его коже отзывалось вспышкой белого света за закрытыми веками?
– Завтра, – шептала она между поцелуями, – завтра я буду учиться. Обещаю.