- Эка! - отозвался Микула. - В нижегородском краю день едешь - едва деревню найдешь, у нас же кинь камень - в мужика попадешь. Тощает землица. У бабы и то вон первый здоровее всех родится.
- Здесь, говорят, хлеба почти не сеют. Зато льна берут богато и в неметчину с выгодой продают.
- Новгород свово не упустит, - заметил пожилой дружинник. - Но земля-матушка, чего не родит она? Не зря ж говорят про нее - всех жирней она на свете.
- Не скажи, - возразил Додон. - Небось пузо купца Брюханова пожирнее здешней землицы.
Кметы залились смехом.
От возка святых отцов подали сигнал привала. Спешились, развели костры на краю леска. В котлах забулькала ключевая вода. Дружинники-монахи обедали отдельно, вместе со своими пастырями. Скоро от их костра потянуло соблазнительным запахом варева, Мишка заворчал:
- От боровья! Небось горох жрут, нам же снова - кавардак да осетрину с белужьей икрой. Воротит уж!
- Сходи да попроси, небось вырешат, - предложил Алешка.
- Я те схожу! - пригрозил Тупик. - Ты, Мишка, не дразни мне людей. Надоела осетрина с кавардаком - ступай в посадские торгаши, там каждый день горох лопают.
Мишка исподлобья глянул на сотского, ничего не сказал. Когда же сытые дружинники прилегли на потниках и Тупик отошел поглядеть коней, Мишка нагнал его:
- Пошто злишься, боярин? Аль я твоей женке ребенка сделал?
- Што говоришь?! - Тупик схватил Мишку за грудь.
- То и говорю, Василь Андреич. Настя-то вот-вот разрешится. От меня она не могла. Бил я ее, сказала - от тебя. Не обманывает - не та баба.
- Ты бил ее? С ребенком в животе?!
- Ее бил, по заднему месту, - усмехнулся Мишка. - Ребенка не трогал - чужих не бью.
Тупик снова ухватил дружинника, притиснул к сосне.
- Брось, Василь Андреич, я могу и покрепче тряхнуть. Не трону ее больше. Она и попу сказала, что не мой ребенок. Только куды ее теперича? Обратно в деревню - дак отец не примет без твоей воли. Я-то уж себе купецку дочку выглядел. Она согласна, а купец стар, наследство за мной будет… Дал бы ты мне пару рублишек на развод, Василь Андреич, а? Расходы ж…
Тупик торопливо расстегнул кошель.
- Я - дрянь, но ты, Мишка!.. Неуж ты русский? А Настену… Не твоя забота, как ее теперь устроить.
- Русский я, Василь Андреич. Потому и гоню жану неверную. Токо уж ты не лезь в это дело. Моя жана - я и устрою.
- Зачем же соглашался жениться? Неуж не понимаешь - сам ты во всем виноват! Хотя и я…
- Кто говорил - отец, мол, справный? Я и подумал - приданое за ней изрядное. А Стреха - жох, полушки не дал. Не баба нужна мне, боярин, но казна. С казной любую бабу добуду.
Тупик смотрел в широкую спину Мишки с растущим отвращением к происшедшему. Двумя рублями за Настену его расплатился - по цене вырванной бороды, - и он взял! Сам попросил!.. А если она узнает? Если узнает Дарья?..
На следующий день с берега речки Жилотуг глазам моссковских посланцев явились серые башни каменной новгородской стены, вознесенной над могучими земляными раскатами, в вечереющих лучах засияли храмовые купола Софии и множества монастырей, обступивших северную столицу Руси…
X
Месяц больших трав был в разгаре, когда Тохтамыш объявил смотр войску. Мурзы и наяны ждали этого: большая охота - хороший повод проверить военную готовность. На ковыльной равнине близ Сарая-Берке собрались многие тысячи всадников при полном походном снаряжении. Не было лишь Кутлабуги да Едигея - первый должен скоро подойти, а второй ждал ханскую охоту в своих владениях. Кутлабуга - единственный из военачальников, кто знал об истинных намерениях Тохтамыша, Едигей же, сам того не ведая, оставался поберечь ордынские тылы, чего он потом так и не простил хану Тохтамышу.
Еще до смотра в ханскую ставку был вызван Батарбек - начальник сильнейшего в Орде тумена. Третьим в шатре находился царевич Акхозя.
- Тебе, Батарбек, - заговорил хан, - знакомы все дороги на Русь, Акхозя ходил только до Нижнего Новгорода. Стань ему верным учителем. - Темник молча поклонился. - С пятью тысячами воинов вы пойдете в Казань. Там в эту пору много русских купцов. Убивать их не надо, купцов мы бережем. Отбери у них все имущество, скажи: это в счет многолетних долгов московского князя. Лучшие чамбулы эмира подчини себе, потом переправься через Итиль - лодий у тебя будет довольно. - Каменное лицо Батарбека потрескалось от удовольствия. - Пойдешь от Казани прямо на Москву, как можно быстрее и как можно незаметнее. - Хан подозвал темника к разложенному чертежу, провел ногтем, обозначая путь тумена. - Там, где пройдешь, не оставляй ничего. Вот отсюда пошли одну тысячу на Владимир, другую - на Суздаль. Тысячникам города брать изгоном, с налета. Если не удастся - уходить сразу, к Москве. Что тебе непонятно?
Батарбек поклонился всем телом, как деревянный болванчик, достал войлок лицом.
- Мы слышали - мы исполним.
- А где же будешь ты, повелитель? - изумленно спросил царевич. Тохтамыш усмехнулся:
- Об этом тебе скажет твой темник.
К тайной радости большинства мурз хан поручил им самим смотреть войска и возвращаться в улусы. Присоединив к своему тумену оставшиеся тысячи Батарбека и лучшие сотни сборного войска, он поднялся и ушел на закат. В тот же день сакмы конных тысяч дотянулись до великой реки Итиля. Под летним небом, среди зеленых берегов, текучее море сладкой воды сияло бирюзой. В глубоком и просторном заливе стояли большие торговые суда, похожие на плавучие сараи. К берегу приткнулись сотни рыбачьих лодок. Воины, однако, радовались зря - суда и челны предназначались для переправы верблюдов и снаряжения. По широким сходням Тохтамыш въехал на палубу, сошел с коня, поднялся на кормовую надстройку.
Войску Орды часто приходилось одолевать реки с ходу, и давно минули времена, когда степняку под страхом смерти запрещалось омывать в реке обнаженное тело. Спешиваясь, всадники раздевались догола, укладывали в челны одежду вместе с оружием и седлами, пробуя воду, с хохотом плескали друг на друга. Кое-кто надувал бычьи пузыри на случай, если оторвет от лошади и придется до берега выгребать самому. Вот уже первые сотни, ведя лошадей за гривы, вошли в реку. Когда конь всплывет, важно успеть схватить его за хвост, иначе придется плохо - Итиль широка и быстра, не утонешь - отстанешь, а это хуже, чем утонуть. Постепенно река очернилась тысячами человеческих и конских голов, среди них плыли челны. Тревожным бураном кружили над водой горластые чайки. Посреди реки вскинулась туша гигантской рыбы - то ли белуги, то ли осетра, - до хана долетел испуганный крик, но вода снова стала спокойной, лишь голоса чаек нарушали тишину, и хан перевел взгляд на берег.
Нечеловеческий визг внезапно прорезал голоса птиц, у хана по спине заходил мороз. Вопль человека смешался с тоскливым ржанием лошади.
- Что там, повелитель? - Побледневший тысячник Карача расширенными глазами смотрел в середину плывущих. Вода поднялась горбом и словно вскипела - какая-то неведомая сила, взбивая пену, поднимая тучи брызг, тянула в пучину одного из плывущих, он визжал, уцепившись за конский хвост, а лошадь рвалась, не в силах тащить громадную тяжесть, запрокидывалась и погружалась. Вот-вот ей зальет уши и ноздри - конец. Плывущие поспешно удалялись от места непонятной и страшной схватки. Из толчеи пены вдруг вывернулось изогнутое черное бревно в три или четыре человеческих роста, маленький голый воин торчал из усатой пасти чудовища, заглоченный по пояс, он уже не кричал, стремительно мотаясь из стороны в сторону, хватая руками пустую воду, - освободившаяся лошадь тоненько, тоскливо ржала, уплывая. Гребенчатый закругленный хвост речного гада бешено стегнул по воде, разбежались волны, исчезла пена, и снова гладкая вода бирюзой сияла под солнцем. Только лошадь звала и звала сгинувшего хозяина и старалась догнать сородичей, волокущих к берегу перепуганных насмерть людей.
- Рыба-людоед! - как ветер побежало по берегу. Сотники размахивали плетьми, но в воду никто не шел. Тохтамыш и сам бы предпочел умереть на плахе, чем оказаться проглоченным водяной тварью.
- Позови хозяина судна, - приказал он тысячнику и, когда явился седой широколицый человек, спросил: - Ты знаешь, кто похитил моего воина?