Она была среди этих людей, но была не собой, а одним из них, самым главным воином, вожаком. Остальные боялись и слушались этого огромного и постоянно злого человека. И у него единственного был на голове железный колпак, отбитый в бою у врага, у него на бедре висел меч, зазубренный о кости врагов, а на лице и теле было множество рубцов. Он был силен и беспощаден к своим и к чужим, хитер и коварен, как зверь.
Сейчас он стоял впереди своего отряда из нескольких десятков человек на вершине зеленого холма и, раздувая ноздри, втягивал в себя пряный воздух. В нем среди запахов луговых цветов, пыли и сосновых иголок безошибочно угадывался и запах врага – кислый запах немытого тела и затхлой одежды, запах железа, запах страха и незаживших ран.
Он поворачивал голову, ловя направление, а его воины замерли, не смея двинуться и заговорить. Они гнали чужаков уже несколько дней, мечтая о том, как те приведут их к своему селению, и тогда они захватят там всё — еду, женщин, скот. Сорвут с убитых врагов оружие, сожгут их дома, и будут веселиться, бросая в огонь их детей.
Наконец, вожак уверенно указал рукой в сторону от реки, туда, где виднелись пологие холмы. Воины разом повернулись и, щурясь от слепящего глаза солнца, глухо заворчали. Те, кто положил на землю тяжелые палицы и рогатины, чтобы хоть немного отдохнуть, подхватили их и двинулись за своим предводителем. Они шли размеренной походкой, положив ладони на рукояти мечей и боевых топоров. Они привыкли к тому, что враг бежит от них, бежит, пока хватает силы, пока голод и страх не убьют его или пока он не приведет их к своему селению в надежде укрыться там и дать отпор.
Но в этот раз измученные и израненные в нескольких столкновениях враги внезапно повели себя иначе. Над одним из холмов появились темные силуэты лучников, и стрелы запели в воздухе песню смерти. Почти ослепнув от бьющего в лицо солнца, воины издали боевой клич — гортанный рев торжества — и ринулись вверх по некрутому склону. Лучники успели выстрелить ещё два раза до того, как воины достигли вершины. То, что они увидел там, удивило их — врагов было значительно больше, чем они предполагали. Наверное, те встретили ещё один отряд соплеменников, и теперь предстояло драться не с горсткой измученных противников, а с полусотней сытых и здоровых мужчин. Но воины не дрогнули. Их рёв перешел в хриплый визг, и началась жестокая рубка.
Воины, размахивая короткими мечами и чеканами, железные навершия которых были похожи на клювы хищных птиц, раскалывали черепа врагов, рубили их тела, отсекали руки. Лица сражавшихся были забрызганы кровью. Они выли и рычали, сцепившись в рукопашной схватке, зубами рвали горло противников, вбивали грязные кулаки в раскрытые в крике рты.
Она наблюдала это словно со стороны, одновременно круша всё на своём пути привычным руке мечом, с особым наслаждением вонзая его в незащищенные животы врагов и оставляя их корчится на земле. Добивать будут потом, сейчас только вперед! Слепая и дикая ярость не мешала четко оценивать происходящее. Хруст вражеских костей и вопли поверженных противников звучали музыкой торжества. Вожак знал, что они победят, ведомые его силой и бесстрашием. Он уже понял, кто ему нужен — кряжистый седой воин рубил его соратников лучше других. Он был умел и закален в боях, и именно его необходимо было убить, чтобы одержать победу.
И они, оба понимая, что исход сражения зависит от них, ринулись навстречу друг другу, чтобы сойтись в яростной схватке. Остальные поспешно расступались, давая им дорогу. Никто не обратил внимания на тонкую, почти детскую фигурку, с трудом поднявшуюся на колени в стороне, чуть ниже по склону. В руках юноши был тяжелый боевой лук. Из последних сил он натянул тетиву, и стрела, сверкнув оперением, возилась в висок вожака, не прикрытый сбившимся шлемом. Юноша уронил лук и, покачнувшись, упал ничком. Из раны на затылке пролилась алая густая струйка.
Вожак пробежал ещё несколько шагов, и только темнота, внезапно опустившаяся перед ним, замедлила этот яростный бег. Когда он упал лицом вперед, стрела, торчащая из виска, переломилась пополам, а её медный наконечник глубоко вошел в мозг, уже не причиняя упавшему боли.