— Это кто же позволит колхозного быка стрелять? — отозвался тот, опутывая веревкой рога быка.
— Стрелял же милиционер!
— Так то для порядка! — усмехнулся рыжебородый.
Он кончил наматывать веревку и легонько потянул за собой быка. Тот поднял морду, окропив лопухи и травы темными каплями воды, и тяжело, но с приметной охотцей повернулся.
— Спасибо за помощь, ребятки, — сказал рыжебородый. — Сомневались мы, как его взять, — уж больно напуганный. Бывайте здоровеньки! — И, ведя за собой быка, он пошел со двора.
Мальчики остались одни. Саша посмотрел на помрачневшего Митю и громко расхохотался. Митя не понимал, отчего так весело его приятелю. Он чувствовал себя глубоко несчастным, обобранным — у него украли его лучший, его единственный подвиг.
— А все-таки мы не зря старались, правда, Митя? — сказал Саша, перестав смеяться.
Это была подачка, подачка тому маленькому в Мите, что заставляло его сейчас чувствовать себя бедняком. А Саша не нуждался в утешении. Его щедрая душа не могла смутиться тем, что подвиг не удался. Он-то знал, что на его век подвигов хватит.
Атаман
Еще вчера в саду были тюльпаны: нежные красные чашки с притемненным донцем — целая плантация, а сегодня на истоптанных грядках торчали лишь обломанные стебли, алели оборванные или осыпавшиеся лепестки.
— Я понимаю воров, — медленным голосом говорила полная флегматичная хозяйка в пенсне на горбинке красивого хищного носа, удивительно чуждого ее младенчески розовому лицу. — Странно лишь, почему они не сделали этого раньше, тюльпаны уже осыпаются. Но зачем губить их на корню? Это не люди, а какие-то дикие звери! — И она протерла свое пенсне.
Хозяйка ошибалась — тюльпаны были похищены все-таки людьми. Тем же утром, близ полудня, их привел на дачу районный милиционер в белой, влажной под мышками и на груди рубашке и тяжелых запыленных сапогах. Похитители щеголяли в ситцевых брюках и майках-безрукавках, некогда голубых, а ныне без цвета. У одного была черная, блестящая, словно нагуталиненная голова, другой являл совершенного альбиноса: сед, белокож, будто выварен в щелочи, с красными кроличьими глазками. И тому и другому было лет по восемь. Оба сжимали в кулаке букетик пожухших тюльпанов — видно, милиционер, к вящему их позору, не позволил выбросить цветы.
Милиционер снял фуражку и вытер девичьим носовым платком с каемкой потный незагорелый лоб.
— Извиняюсь, конечно! — сказал он набежавшей вмиг дачной ораве. — Кто тут будут хозяева?
Большая, розовая, в платье с рюшками, обмахиваясь томиком Марселя Прево в желтой обложке «Универсальной библиотеки», вперед выплыла хозяйка.
— Вот эти товарищи… — Милиционер кашлянул и смущенно поправился: — Извиняюсь, огольцы оборвали ваш цветник.
— Очень приятно… — рассеянно отозвалась хозяйка и улыбнулась милиционеру из бесконечной дали элегантного мира Прево.
— Интересно, что вы чувствуете на людях, которым причинили такой большой ущерб? — горько спросил милиционер похитителей.
— Ничего, — смиренно отозвался альбинос.
— А вам краснеть надо, стыдиться надо! — рассердился милиционер. — Люди работали, старались, сажали цветы, ухаживали за ними, а вы чужой труд себе присвоили, нешто это порядок?
— Нет… — прошептал альбинос.
И черноголовый решительно подтвердил:
— Нет!
— Ну вот, хорошо, хоть сами поняли, — с облегчением сказал милиционер. — А как было бы вам лучше сделать?
— Самим посадить. — Это сказал альбинос.
— То-то факт, самим!.. Для чего же вы крали цветы? Для продажи?
— Чтоб на окно поставить! — в голос сказали оба.
Милиционер даже растерялся:
— Это кто же надоумил вас так говорить? Ленька, что ли?
— Ага! — наивно подтвердил альбинос.
— Видали? — обратился ко всем дачникам милиционер. — Я их на шоссе взял. Носились за извозчиками и совали седокам букеты, а сейчас нахально врут, что воровали ради домашней красоты. Это все Ленька, настоящий рецидивист!
— А где тот чертов Ленька? — спросил кто-то из дачников.
— Лесом ушел. Его нетто поймаешь! За версту опасность чует. Настоящий рецидивист! — повторил он убежденно, даже с удовольствием, и раскрыл планшет. — Придется акт составить.
Похитители переглянулись, враз сморщили носы и тонко всхлипнули.
— Ну, ну! — сказал милиционер. — Без дураков. Это вас тоже Ленька научил?
Альбинос прервал скулеж.
— Ага! — Он отнюдь не был наивен, как поначалу казалось, просто ему хотелось свалить все на Леньку. — Дяденька, а я и в саду-то не был.
— Как не был?
— Побоялся. Я на дороге ждал.
— Видали! Настоящее ограбление по всем правилам: двое дело делают, третий на стреме. Это, конечно, Ленькина наука!.. Тебя как звать?
— Серенька.
— Сергей, значит, а фамилия?
— Костров.
— Отец где работает?
— Отца у нас нету, от живота помер.
— Вон что! А кто у тебя в семье есть?
— Мамка… — Он подумал и добавил как о чем-то не стоящем упоминания: — Сеструха еще.
— Старшая?
— Какой там — ползунок!
— А тебя как звать? — обратился милиционер к черноголовому.
— Петька… Петр Васильевич Кузин, — ответил тот, заглядывая в планшет милиционеру. — Отца нету, мать на станции работает.
— Постой, Петр Васильевич, не спеши. Отец-то где?
— Ушел, когда я еще маленький был.
— Понятно. Вишь, сам же себя большим считаешь, а ведешь кое-как. Братья, сестры есть?
— Брат Колька.
— Младший?
— Старший.
— Что же он тебя уму-разуму не научит?
— А когда?.. Он в депо учеником, домой редко приходит.
— Про Ленькину семью вы знаете?
— Чего знать-то?.. Он да мать.
— Отец где?
Они заговорили враз, перебивая друг друга:
— У него отец в гражданскую погиб… На гражданской войне убили… под этой… как ее?.. — И оба замолчали, не в силах вспомнить, где убили Ленькиного отца.
Не знаю, правда ли это или так подучил дружков говорить многоопытный Ленька, но милиционер поверил им, а может, сделал вид, что верит. Он учинил весь этот как будто строгий, придирчивый допрос, чтобы выгородить ребят, склонить потерпевших к милосердию.
— Безотцовщина! — вздохнул милиционер. — Экая беда, право! Придется матерей штрафовать.
Альбинос снова заныл, а чернявый уронил свою нагуталиненную голову.
— Зачем это? — сказала хозяйка, вновь нехотя вплывая в действительность. — Конечно, нехорошо так варварски уничтожать цветы. Лучше придите, попросите, мы никогда не откажем. Но штрафовать — это, право, лишнее!
Ребята поняли, что помилованы.
— Мы больше не будем! — вскричали они так бодро, что всем стало ясно: будут, за милую душу!..
— Не хочется их отпускать, — стал ломаться милиционер. — Хотя они что — мелюзга. Ленька — главная язва… — И кровожадно наказал помилованным: — Вы предупредите товарища: попадется — пощады не будет!..
Мог ли я думать, что через несколько дней сам приму участие в набеге на соседский сад под водительством неукротимого Леньки?..
Познакомился я с Ленькой случайно — на Уче. Я плыл на хозяйской плоскодонке, неловко орудуя единственным, да к тому же обломанным кормовым веслом, когда из воды раздался голос:
— А ну, давай к Акуловской!..
Я успел испугаться, прежде чем обнаружил маленькую, в цыпках, руку, уцепившуюся за корму. Страх сразу прошел, и я разозлился:
— Отчаливай!.. Мне в другую…
— Я что сказал?! К Акуловой, зараза!.. Хуже будет! — в бешенстве закричал невидимый пловец.
Корма чуть опустилась, и над ее краем показалось искаженное яростью, бледное, крапчатое, облепленное мокрыми, с ржавчинкой волосами лицо моего сверстника. Что-то бессознательно тронулось во мне навстречу злобному мальчишке. И еще до того, как я догадался, что это Ленька, мне захотелось подчиняться ему и помогать.