— Куда ты? Обратно сядь!
— Ксюшенька, обними хоть разок. Теперь из тайги уйдем — заживем, што твой царь…
— Обратно, Ваня!
— Ксюшенька, муж ведь я тебе. И люблю я тебя… Ты не знашь, как люблю. Неужто забыла ночи наши хмельные?…
Сколько надо сил, чтоб удержать себя при таких речах. Охнув Ксюша спросила глухо:
— Так, стало быть, в Рогачево, в жилухе еще колчаки? А ты меня полюбил шибче прежнего? Кого же молчишь? Как ты мне клялся, как несмышленую девку красной речью смущал. Так колчаки или нет?
— Вот пристала. Я оттуда боле недели.
— А неделю назад?
К удивлению Ксюши, Ванюшка не прятал глаз, а смотрел в упор, и взор его ясен, как тогда, когда он пересказывал ей приказы Вавилы.
«Раз так глядит, стало быть, не врет», — уверяла она Арину, хотя и тогда чувствовала: в чем-то крепко врал ей Ванюшка. А глаза были ясны, с тем самым прищуром, за который любила их Ксюша. Только сегодня они без смешинки, колючие.
— У нас сын, Ксюха…
— Замолчи!
— Эка, уж рот открыть не дает. Подумай, кого не быват между женой и мужем. У других стены трещат и печка идет ходуном, а перемелется…
Ксюша оказалась как бы в нескольких измерениях сразу. Она слушала Ванюшку и одновременно переживала те события, которые произошли пять лет назад, год назад, вчера, сегодня. Вот они с Ариной и Ванюшкой бегут в тайгу. Вот Ванюшка стреляет в Журу. Когда это было?
— Я же муж тебе, Ксюшенька. Ты любила меня аль врала?
— Любила, Ваня. Даже сказать не могу, как любила.
— А нынче што? Разлюбила вдруг? Кто тебе эти… — Ванюшка мотнул головой в сторону уплывшей лодки, — и кто тебе я?
— Это ты об Журе, о Петюшке. Они товарищи мне. Роднее родных.
— А я тебе муж али нет?
— Сама не пойму, кто ты есть.
— Так разойдемся миром, — и приподнялся, намереваясь юркнуть в густую траву.
— Стой! — ствол винтовки рывком поднялся на уровень Ванюшкиной головы.
— Тише ты, лихоманка. У нас с тобой одна постель.
Как стегнули Ксюшу.
— Не постель соединяет, Ваня, людей. С Вавилой, с Верой… Аграфеной, Федором мы вместе мечтали о счастье для всех. И воевали, чтобы добыть это счастье. Лушка, Егор, Михей жизни не пожалели. Смерть приняли. А думали бы только об себе, сидели бы по избам и целы были бы. Я тоже людям счастья хотела. И нам с тобой ох, как хотела, Ваня, счастья. И было бы оно, было! Да ты не понял думки людей, не подсобил. А теперь, Ваня, пусть люди судят нас. На миру-то правда видней. Иди!
— Куда?
— Вперед! В жилуху!
— Сдурела.
— Иди!
Ванюшка оглядывался. Приходилось его поторапливать, но долго идти и сама не смогла.
— Садись, — опять наступило отчаяние. — Обскажи ты мне, как это все получилось. Баб все обманывают — так, видно, и будет вестись, хотя и грезила я, што наша с тобой любовь, горючими слезами обмытая, будет без обмана. Не вышло. Видать, и такая любовь для мужика не святыня. — Не Ванюшку допытывала. Себя пытала, свои заветные думки перебирала. — Вавила так бы Лушку не обманул. Потому как он настоящий мужик. Ты меня обманул. Любовь нашу обманул. Товарищей обманул.
— Не обманывал я никого. Откель ты такое в голову свою вбила? Чист я. И не было в лодке никакого Журы.
— Не было? Может, и лодки не было?… И реки не было?… А все мне пригрезилось?
— Отведи ты от меня винтарь, а то долго ль до беды, затрясется палец, нажмешь курок невзначай. Потом всю жизнь каяться станешь.
— Стану, Ваня. И дрогнет палец — каяться мне всю мою жизнь. И не дрогнет палец — тоже каяться.
— Иди сюда, обниму.
— Не двигайся!
Эх, если бы Ксюша могла себе ответить на этот вопрос. Десятки раз задавала она его сегодня себе и не находила ответа. Глаза его были дороже, чем прежде, кудри казались красивее. И тянуло к нему, на его широкую грудь, в объятия его крепких рук во много раз сильнее, чем прежде. Любовь это? Конечно, любовь, ненасытная, вечная. Так почему же тогда не верится ни одному его слову? Почему же растет враждебность и злость?
— Ты мне скажи, куда ты ходил, когда мне сказывал, будто к Вавиле?
— К Вавиле и есть.
— Стало быть, к Вавиле ходил?
— И все как есть передавал, как Вавила приказывал, стало быть… Куда ты меня ведешь?
— К людям, Ваня. Многое сама решала, ни у кого совета не просила, а теперь, кажись, запуталась. Пущай люди решат, што и как, а я никого не пойму, — Говорила монотонно, как семя сыпала в кучу.
— Сдурела!.. Не пойду я!.. Не надо мне никаких людей!
— Пойдешь, потому как у меня винтовка в руках. Оторви-ка пуговку от штанов. Рви, рви, тебе сказала! Я пленных колчаков так водила. Рви, говорю, а не то пулю пущу. Знашь меня, я зря не клянусь. Все рви. До конца. Опояску на землю брось.