— Мой отец. Мы нашли тебя в высохшем ручье и привезли сюда.
— А я думал, что все иудеи ненавидят римлян. Почему ты и твой отец решили помочь мне?
— Потому что тебе нужна была помощь.
Марк вспомнил, что он слышал, как по дороге проходит римский патруль. Он слышал, как кто-то проезжал мимо, слышал греческую речь. Возможно, они слышали его крики, но не стали утруждать себя тем, чтобы разыскать его, оказать ему помощь.
— Как он там, дочь? — раздался мужской голос.
— Лучше, отец. Жар уже проходит.
— Хорошо.
Марк почувствовал, как этот мужчина подходит к нему.
— Меня предупреждали, чтобы я не путешествовал один, — сухо сказал он.
— Хороший совет, римлянин. В следующий раз прислушайся к нему.
Несмотря на то что губы болели, Марк криво усмехнулся.
— Иногда человек не может найти того, что он хочет, если рядом с ним находится еще кто-нибудь.
Тафата, заинтересовавшись, наклонила голову.
— А что ты ищешь?
— Бога Авраама.
— Разве вам, римлянам, мало своих богов? — иронично спросил Ездра. Его дочь умоляюще посмотрела на него.
— А вы своим поделиться не хотите? — спросил Марк.
— Это зависит от того, зачем именно Он тебе нужен, — сказал Ездра, давая Тафате жестом понять, чтобы она ушла, после чего сел на корточки, чтобы снять со лба римлянина лоскут ткани и снова окунуть его в воду. Ему не хотелось, чтобы его дочь проводила слишком много времени в общении с язычником. Ополоснув ткань в холодной воде, Ездра снова положил его на лоб римлянину.
Марк опять вздрогнул и вздохнул сквозь сжатые зубы.
— Пока не вставай. У тебя несколько ребер сломано.
— Меня зовут Марк Люциан Валериан. — Его имя не произвело никакой реакции. — Это имя вам ничего не говорит?
— А что, оно такое важное?
Марк грустно засмеялся.
— Видимо, не такое уж важное.
Ездра повернулся к дочери.
— Тафата, иди, помоги матери.
Она потупила глаза.
— Да, отец, — смиренно сказала она.
Марк слушал звук ее шагов, когда она спускалась по лестнице.
— Тафата, — сказал он, — красивое имя.
Ездра сжал губы.
— Тебе очень повезло, Марк Люциан. Тебя лишили твоего имущества и жестоко избили, но ты остался жив.
— Да. Я остался жив.
Ездра уловил мрачный тон, каким римлянин произнес эти слова, и ему стало интересно, что за причина кроется за этим.
— Мы с женой приложили к твоим ранам соль и терпентин. И обработали глубокую рану в боку. Через несколько дней тебе должно стать лучше.
— И я смогу идти дальше своей дорогой, — сказал Марк, слегка скривив губы. — Где я?
— В Иерихоне. У меня, на крыше.
Марк снова прислушался к крику глашатая, раздававшегося по всему кварталу.
— Спасибо вам, что вы не оставили меня умирать в том ручье.
Ездра нахмурился, услышав, с каким смирением были произнесены эти слова, и слегка смягчился.
— Я Ездра Барьяхин.
— Я в долгу перед тобой, Ездра Барьяхин.
— Ты в долгу перед Богом. — Раздосадованный при мысли о том, какую беду этот римлянин накликал на его семью, Ездра встал и ушел с крыши.
Марк снова заснул, временами просыпаясь от звуков, доносившихся с улицы. Пришла Тафата, которая принесла ему большую чашку с чечевичной кашей. Марк был настолько голоден, что с огромным наслаждением все съел. После еды его боли усилились, поэтому разговаривать ему было трудно. Когда девушка поправляла ему одеяла, Марк чувствовал нежность ее рук. Он успел почувствовать аромат ее кожи — смесь солнца, тмина и свежеиспеченного хлеба, — прежде чем она снова оставила его одного.
Наступила ночь, которая принесла с собой благословенную прохладу. Марку снилось, что он плывет по морю. Вокруг не видно было никаких признаков суши — только бесконечная водная голубизна до самого горизонта.
Он проснулся, когда взошло солнце. До него доносились крики играющих на улице детей. Проехала телега. Глашатай снова закричал что-то, сперва по-арамейски, потом по-гречески. Глаза Марка уже не были такими распухшими, поэтому он мог их открывать. Он видел все как в дымке. Когда же он попытался привстать, то снова опустился, почувствовав сильное головокружение.
К нему поднялся Ездра.
— Я принес тебе поесть.
Марк снова попытался приподняться и застонал.
— Не нужно истязать себя, римлянин.
Марк подчинился и позволил себя покормить.
— Какие трудности вы испытываете от того, что я у вас?
Ездра не ответил. Марк посмотрел на серьезное бородатое лицо, обрамленное двумя длинными прядями волос. Он догадывался, что этот человек уже страдает от последствий своих поступков и глубоко сожалеет о своей доброте.
— А чем ты зарабатываешь, Ездра Барьяхин?
— Я соферим, — торжественно ответил тот. — Книжник, — пояснил он, когда Марк нахмурился, не поняв смысла этого слова. — Переписываю Священное Писание для филактериев и мезуз.
— Для чего?
Ездра объяснил, что филактериями называются хранилища полосок пергамента, на которых написаны четыре избранных стиха — два из Исхода и два из Второзакония. Эти куски пергамента хранятся в небольшом квадратном черном футляре из телячьей кожи, который пристегивают к внутренней стороне левого рукава — ближе к сердцу — между локтем и плечом с помощью длинных кожаных ремешков. Другой филактерий повязывают на голову во время молитв.
— Мезуза, продолжал Ездра свои объяснения, — это небольшое хранилище на дверном косяке иудейского дома. Внутри нее хранится кусочек пергамента, на котором написаны два отрывка из Второзакония, которые называются «Шаддай», — так переводится с иудейского языка слово «Всемогущий». Время от времени пергамент в этом хранилище менялся, и тогда приходил священник, который благословлял мезузу и весь дом.
Поев, Марк откинулся на своей постели.
— Что в Писании такого важного, что вы носите его на своих руках и храните на двери?
Ездра помедлил, не зная, стоит ли ему делиться Писанием с каким-то языческим псом из Рима. Однако что-то подтолкнуло его именно к этому.
— «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими. И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».
Марк внимательно слушал, как Ездра произносил эти слова. В его голосе звучали глубокое почтение и трепет. Он цитировал Писание слово в слово, но таким голосом, что было понятно: слова эти были написаны у него в сердце, а не просто отложились в памяти после многолетних повторений.
— «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи, и Его именем клянись. Не последуйте иным богам, богам тех народов, которые будут вокруг вас; ибо Господь, Бог твой, Который среди тебя, есть Бог ревнитель; чтобы не воспламенился гнев Господа, Бога твоего, на тебя, и не истребил Он тебя с лица земли…» — продолжал Ездра с закрытыми глазами. Закончив цитировать эти стихи римлянину, он замолчал. Сколько бы он ни повторял и ни слышал эти слова, они были для него самой настоящей песней. Они просто пели в его крови.
— Никаких компромиссов, — мрачно произнес Марк, — или же Бог сотрет тебя с лица земли.
Ездра посмотрел на него.
— Бог благословляет тех, кто любит Его всем сердцем.
— Не только. Я знал одну женщину, которая любила вашего Бога всем своим сердцем, — сказав это, Марк надолго замолчал. — Я видел, как она умирала, Ездра Барьяхин. Она совершенно не заслуживала смерти. Совершенно не заслуживала такой участи.
Ездра почувствовал, как его собственное сердце отозвалось болью.
— И теперь ты ищешь у Бога ответа.
— Я не знаю, есть ли вообще ответ. Я не знаю, существует ли вообще тот Бог, в Которого ты веришь и Которому она служила. Он в твоем сердце и в твоем сознании, но это еще не значит, что Он существует.