Под ногами был влажный ковер из опавшей хвои, еловых шишек, перегнивших веток. Земля здесь была упругой, болотистой местами, дышащей сыростью и холодным прелью. Воздух пах так, как может пахнуть только старый, дикий лес: влажной землей, мхом, горьковатой смолой, едва уловимыми запахами зверей, их следов, их невидимого присутствия. Алексей вдыхал этот запах полной грудью, чувствуя, как обостряются его чувства, как каждый нерв напряжен в ожидании.
Он двигался не по тропам — троп здесь, в этой глуши, практически не было, только звериные лазы да редкие, почти невидимые пути охотников. Он шел по наименее проходимым для других участкам, по гребням пологих холмов, чтобы видеть местность хотя бы на несколько десятков метров вперед, по вязким низинам, через которые, как он знал, шли мелкие, поросшие осокой и мхом ручейки.
Эвазионные маневры стали автоматическими, слившись в единый инстинктивный поток действий. Он ступал на камни, там, где это было возможно, перепрыгивал через поваленные, покрытые мхом стволы деревьев, старался наступать на плотную растительность — папоротники, черничник, мох — которая не так сильно деформировалась под весом. Там, где приходилось идти по голой земле или хвое, он ступал легким шагом, перекатом с пятки на носок, стараясь не оставлять глубоких, четких отпечатков. Время от времени он делал несколько шагов назад по собственным следам, а затем резко сворачивал в сторону, используя для прикрытия густые заросли кустарника или куртины молодых елочек. Дед учил его этому: «Запутай зверя, внучек. Заставь его сомневаться. В природе только хитрые и внимательные выживают». Теперь эти уроки применялись не против лесных обитателей, а против самых опасных хищников — людей.
Каждые несколько сотен метров, или по ощущениям, когда окружающий шум дождя или ветра давал такую возможность, Алексей останавливался, замирая посреди деревьев. Он закрывал глаза на несколько секунд, не для отдыха, а для того, чтобы полностью сосредоточить свое Аккерманское обостренное восприятие на звуках окружающего мира, отфильтровывая естественные шумы. Прислушивался к малейшему подозрительному звуку — шороху там, где не должен быть ветер, приглушенному скрипу кожи, фырканью животного, не похожего на местных обитателей. Затем он медленно поворачивал голову, осматривая окружающее пространство. Его глаза впитывали малейшие изменения в привычной картине — примятую ветку, нехарактерное движение, след, который мог оставить не лесной обитатель.
Пока ничего. Лес молчал, дыша лишь своей обычной жизнью. Но эта тишина не успокаивала, а скорее напрягала. Зная своих потенциальных преследователей, пусть лишь по их описанию, Алексей понимал — они профессионалы. Если это те самые «ищейки», о которых говорил дед, то они терпеливы, умны и чрезвычайно опасны. Они не будут трубить на каждом шагу. Они будут двигаться тихо, методично прочесывая местность.
Одежда, промокшая насквозь, тяжело висела на теле. Холод пробирал до костей, особенно когда он проходил через участки с густой влагой, вроде низин или бродов. Мускулы, напряженные от долгого быстрого шага и необходимости постоянно сохранять равновесие на скользкой, неровной поверхности, начали ныть. В голове за пульсировал слабый, назойливый стук — признак начинающейся усталости. Но останавливаться было нельзя.
Он вспомнил карту, вернее, то ее представление, которое сохранила его память из другого мира — стилизованное изображение острова Парадиз с тремя кольцами стен. Северная часть стены Мария, где находился Острог, представляла собой vast expanse — обширное пространство. До ближайших относительно крупных населенных пунктов, городов побольше, где могли быть полноценные отряды Гарнизона, где можно было попытаться хоть как-то получить информацию или найти убежище (хотя убежище от королевских ищеек найти было бы невозможно), были сотни километров пути по дикой или полудикой местности. Это дни, а то и недели пути, в зависимости от того, как быстро и безопасно он сможет двигаться. А за ним, возможно, уже идут те, кто хочет его остановить навсегда.
Чувство одиночества давило. Он один против всей системы, против всего мира, который жил в блаженном, или ужасающем, неведении. Его знание было стеной, отделяющей его от этих людей. Его Аккерманская кровь была печатью, обрекающей на одиночество и преследование. И этот мокрый, холодный лес теперь был его единственным домом.