Или это был не сон?
Она открыла глаза. За окном дышал морозным сиянием короткий январский день. Безупречная белизна, сочившаяся сквозь стекло, казалось, несла с собою этот пронзающий душу холод. Она прищурилась и зябко поежилась. Кресло, в котором Она дремала, укрывшись пледом, тихо вздохнуло, отвечая на ее неловкие движения. Последнее время ее столетнее тело стало непослушным и слабым. Хотя еще совсем недавно Она могла без устали хлопотать по дому, часами гулять под ручку со своим тоже состарившимся Солнцем, играть со внуками, спешить к детям на мастер-классы и творческие встречи, бодро семенить на концерты. Ей было все интересно и на все хватало сил. И вдруг как-то совершенно внезапно все закончилось. Она буквально почувствовала, как однажды остатки жизни, желаний, сил потекли из ее пальцев, губ, глаз. Они сочились тонкими струйками золотистого света, словно Она превратилась в сито. Они струились и рассеивались, подхваченные ветром событий, питающих жажду жить. А ее вдруг покинула эта жажда. Ее дыхание стало горячим и прерывистым. Тело – до неузнаваемости тяжелым, в то время как кожа стала тонкой, сухой и ломкой, как старая папиросная бумага. Она стала мало говорить и много думать, или думать и забывать сказать. Стала путать явь со сном и фантазии с воспоминаньями. Утром с трудом поднималась с постели, а днем часто дремала в кресле.
Она подняла руку и посмотрела на нее. На фоне светящейся белизны ее дрожащие пальцы казались еще более тонкими и сами будто светились. Она усмехнулась про себя и уронила уставшую руку поверх пледа. На кухне засвистел чайник. Она улыбнулась. Откинула плед и, тяжело дыша, поднялась из кресла. Опершись одной рукой о подлокотник, а другую прижав к груди, постояла, отдышалась и маленькими шажками пошла на кухню.
Ее любимый муж, ее дорогой старичок сидел, ссутулившись, над чашкой горячего чая. Она подошла к нему сзади, обняла, скрестив руки у него на груди, прижалась щекой к его щеке. В этом прикосновении было столько света и любви, что они начинали невольно улыбаться каждый раз, как обнимали друг друга или сплетались пальцами.
- Солнце, сделаешь мне кофейку? – попросила Она.
- Конечно, родная. Садись. – Сказал он, взял ее за руки нежно и усадил за стол. Она с печальной улыбкой смотрела, как он привычно хлопочет, заваривая ей кофе, ставит на стол вазочки с печеньем и конфетами. В его движениях было столько заботы, столько тепла, что глаза ее невольно заслезились. Капельки срывались и быстро прятались в морщинках, избороздивших лицо. Поставив перед нею чашку с ароматным кофе, любимый вернулся на свое место, но не прикоснулся к своему чаю, а сидел и смотрел, как Она помешивает ложечкой, как, щурясь, дует на горячий напиток, как прихлебывает тихонько. Ночами он лежал рядом и, обняв ее за плечи, прислушивался к ее дыханию. Она подняла глаза, посмотрела на него и, положив свою сухонькую ручку поверх его морщинистой руки, светло улыбнулась. И чай, и кофе давно остыли, к конфетам и печенью они так и не притронулись, сидели, смотрели друг на друга и говорили без слов.
Или ей это только приснилось?
Дни рассыпались, словно снежинки, на воспоминания, сны и тихие сожаления о том, что Она причиняет столько страданий тому, кто любил ее всю жизнь, и кого Она любила всем своим сердцем. Но ничего не поделаешь, никому не дано жить вечно. Это было понятно всем, но от этого было не легче. И сыпался снег. И тянулись дни в ожидании неизбежного.
Ей снился сон.
Комната, погруженная в полумрак. Желтый свет настольной лампы. Она лежит в постели, беспомощно комкая край одеяла. У окна кто-то сдавленно всхлипывает, и кто-то другой тихим шепотом уговаривает его успокоиться, настойчиво, но нежно. Она не видит, но знает, что это ее старший сын и дочь. Она не видит, потому что не может повернуть голову, но знает, что здесь, в комнате, и остальные ее дети. Ее дети. Они сами уже бабушки и дедушки, но разве это что-то меняет? Разве от этого они перестали быть ее доченьками и сыночками? Дети их, ее внуки, тоже сидят где-то рядом тихонько. А за стенкой слышны ребячьи голоса. Эти юные звоночки словно переносят ее в те далекие времена, когда Она сама была молодой мамой, и тишина для нее наступала лишь тогда, когда ее непоседы засыпали. Но и тогда Она не могла не присесть рядом с ними, прислушиваясь к их сонному дыханию. И не было для нее лучшей музыки, чем эти теплые звуки.
Рядом с нею сидит ее любимый. Ссутулившись, сжавшись, помертвев. Он глядит тревожно, прислушивается к ее дыханию. Она чувствует, как ему страшно. Она чувствует, что если бы он мог, он прижал бы ее к себе и не отдал никому. Никому! Даже смерти. Вот только эта своенравная дама не спрашивает разрешения, берет то, что ей нужно, и молча уходит.