В этой долгой-долгой жизни без него музыка стала и ее кандалами, и ее крыльями. Музыка и причиняла боль, и защищала ее. От танков и клоунов, безумцев и зануд, драконов и агнцев. И стреляла в сердце, и вплеталась яркими лентами в ее мысли. И лишала сил, и не давала опустить руки. Но и за звуками, сыпавшимися со струн ее гитары, и за нежным полушепотом колыбельных песен, которые Она пела своим детям, за стоном, срывающимся на хрип, десятикратно усиленный микрофоном и отраженный возбужденным дыханием зала, всегда стояло незабвенное имя, проступавшее и сочившееся, как кровь из потревоженной раны. А за желтым светом настольных ламп, и за дурманящим мельканием цветомузыки, и за бьющим в глаза светом прожекторов Она чувствовала пристально наблюдающий за нею знакомый взгляд.
Или это был не сон?
Она вскочила и, резко откинув одеяло, села в постели. Странное видение медленно вытекало из ее расширенных зрачков в январский холод и белизну вечного неба в окне. По виску стекла капелька пота. По телу пробегала холодная дрожь озноба. Лоб горел, горло сжималось от боли. Жаркое дыхание с хрипом срывалось с сухих губ. Ей было страшно: неужели такое возможно – жизнь без него? Неужели его имя, его образ могут соединиться со словом «умер»? Бред! Этого не может быть!
Встала, пошатываясь, побрела на кухню. Сердце колотилось неистово, мысли путались, то и дело возвращаясь в приснившуюся ей антиреальность. Да, не сон. Для сна все было слишком подробно, слишком ярко. Слишком… по-настоящему. Удивительно, что Она смогла пережить все это. Но пройти через это снова не согласилась бы ни за что.
«Надо ехать», - подумала Она. «Куда?! Ты на ногах еле стоишь!», - возмутился разум. «К нему. Чтобы сон не стал явью», - убеждало сердце. «А если все это – только глупый бред? Если ничего такого не случится?» - ворчал разум и напоминал о высокой температуре и больном горле. «Конечно, не случится! Если я приеду», - отвечало сердце, плевать хотевшее на ее физическое состояние. «А если ты приедешь, а Он не один? Что тогда? Что будешь делать? Ведь тебя сегодня не особо ждут на репетиции», - настаивал разум. «Буду сидеть на диване и глупо улыбаться. Зато буду уверена, что не случится… сам знаешь, чего», - упиралось сердце, не собиравшееся сдавать позиции. «То есть, гордость по боку?» - попытался съязвить разум. «Ну, и чем тебе поможет гордость, если его не станет?» - завопило сердце, - «Лучше заткнись и помоги привести себя в порядок!» Закончив таким образом внутренний диалог, Она заварила кофе и принялась вспоминать, какие лекарства положено принимать при простуде.
Разобравшись с приоритетами и приняв таблетки, Она постаралась занять себя чем-нибудь до прихода детей. Уж как-нибудь придется объяснить им свое странное решение и перемену настроения. Ни музыка, ни телевизор не могли отвлечь ее. Нервы натянулись струной. До жути, до боли, до тоскливого звона. Снова и снова вспоминался сон. Жизнь без него. А что, если… Нет, этого не должно случиться! Голова кружилась. Краска сбегала с ее лица. Она будто вновь переживала эту бесконечно долгую жизнь и понимала, что если это случится не во сне, ей не справиться снова. Она перемыла посуду и прибрала в квартире, ходила из угла в угол и смотрела в окно, в безликий белый январь.
Наконец прозвенел звонок. Приехали дети. Маска равнодушного веселья мгновенно скользнула на ее лицо. Она показывала им свои безделушки и маленькие «сокровища», сопровождая эту «экскурсию» историями об их появлении. Шутила и смеялась. И все время посматривала на часы. Сейчас. Вот сейчас. Если Она соберется, то приедет как раз к началу. А если Криптик немного опоздает – он постоянно опаздывает – у нее будет немного времени, чтобы побыть наедине… От этой мысли кружилась голова и сосало под ложечкой. Пора. Набрав в грудь побольше воздуха, Она сказала:
- Девчонки, такое дело… Я обещала взять вас на генеральную репетицию в свою театральную студию, но планы изменились. Мне обязательно нужно быть сегодня у него. Это очень важно. Не обижайтесь, ладно?
Девочки переглянулись, пожали плечами. Они привыкли доверять ей. Раз Она говорит, что это важно, значит, действительно, важно. Значит, надо ехать. Молча смотрели, как Она мечется по квартире, собираясь, как застегивает шубу трясущимися руками. Вышли в сумеречный январь. В автобусе и в троллейбусе переговаривались в полголоса, поглядывали в ее, наполненные тревогой, глаза. Они не задавали вопросов, просто беспокоились о ней. Она старалась говорить спокойно, но когда накатывала очередная волна отчаяния, отворачивалась к окну, стараясь скрыть подступавшие к глазам слезы. Как долго, как долго тащится этот троллейбус! Как нудно сипит метель за окном!