Трудно сказать, сколько это продолжалось, но вдруг посреди одной из песен первая струна издала раздирающий душу жалобный стон, и повисла беспомощно и жалко. Музыка смолкла. Недопетая песня повисла в воздухе. Расстроившись, люди начали расходиться. Пострадавшая гитара была бережно упакована в чехол. Намечавшийся квартирник в доме Мастера оказался под угрозой срыва.
Выйдя из дома, они остались стоять во дворе, ища глазами то самое окно. Почему-то это было нужно. Почему-то это было важно. Молчали. Смотрели. Стояли, обнявшись.
- Куда теперь? – спросил Он.
- На Патриаршие, - ответила Она.
Было еще не слишком поздно и по-весеннему довольно светло. В спокойной глади пруда отражалось безоблачное небо. Аллея была пустынна, и деревья, словно погрузившись в оцепенение и дрему, не трепетали ни единым листком. Они стояли под их сенью и дышали этим безмолвием, этим безветрием, этой безмятежностью. Впрочем, чувствовалось в майском воздухе нечто, похожее на ожидание. Так перед пробуждением начинают дрожать ресницы спящего, приоткрываются губы, напрягаются пальцы.
Солнце неумолимо падало за горизонт, и разливалось по небосводу алое марево в прожилках торжественного багрянца. Его отражения вспыхивали тревожно и загадочно в окнах домов. Сотни отражений заката медленно текли по стеклам, неторопливо сползая на землю, в траву, в замершую стальную гладь пруда. Неподвижность воздуха и листвы заставляли затаить дыхание и прислушиваться. Птицы смолкли. Возможно, близился тот самый час, когда на этой вот самой аллее поэт Бездомный – на беду или на счастье – встретил того самого Неизвестного, разговаривать с которым Мастер категорически не рекомендовал.
Они стояли, обнявшись, посреди аллеи и любовались закатом. Широко раскрытыми глазами смотрели, как синеву заволакивает алым. Прислушивались, улыбаясь, словно предчувствуя нечто.
- Смотри! – воскликнула Она и указала рукою в небо.
В вышине над Садовой, вслед за растекающимся маревом, текла огромная туча. Нет, не текла. Не летела даже. Она двигалась не спеша, но довольно быстро. Двигалась со стороны дома Мастера. Казалось даже, что именно где-то там она и возникла из ниоткуда. Материализовалась из пустоты, из тревоги и сомнений, из не оправдавшихся ожиданий и бесплодно пролитых слез.
Странно было наблюдать ее движение, учитывая душную неподвижность воздуха внизу, на аллее под липами. Сравнить было не с чем, поскольку других туч или облаков в небе не было – лишь растекающееся марево заката и она, клубящаяся и пульсирующая. Они смотрели, затаив дыхание, буквально оцепенев. Туча шла над Садовой, и ее живые очертания невольно (или закономерно?) стали преображаться, складываясь в до боли знакомые образы. Вот в вышину взметнулись черные гривы, вот в пульсирующем ритме довольно отчетливо вырисовались копыта коней, вот мелькнул лихо заломленный берет с пером и взлетел плащ, вот сизый разрыв на мгновение сверкнул стальными доспехами… Кавалькада…
Над Садовой, закусив удила, мчались черные сатанинские кони. Вечернее небо кровоточило от ударов их копыт. Гривы развевались, застилая небосвод, отчасти скрывая всадников в таких же черных развевающихся плащах. Невозможно было оторвать взгляда от этого великолепного зрелища. Онемев от восторга, они стояли, прижавшись друг к другу, и во все глаза смотрели на кавалькаду, несущуюся над городом, над потоком машин, над беспечными прохожими (заметил ли ее хоть кто-нибудь из них?), мимо Патриарших прудов, где все началось когда-то…
Что угодно можно сказать о влюбленных. Например, что в голову им приходят одни и те же мысли, что про себя они напевают одни и те же песни, что вместе видят не видимое никем более. Но только туча точно была! Туча совершенно точно плыла тем вечером над Садовой! Была кавалькада! Были плащи и копыта коней! Потому что промчавшись – при полном безветрии – еще некоторое расстояние по небу над городом, туча внезапно исчезла, рассыпалась на множество рваных кусков и словно втянулась в пылающую алую воронку, не оставив по себе ни следа, ни памяти, кроме двух восторженных взглядов. Выглядело это так, словно «черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита». Так писал Мастер. Так увидели и они.