- Люди! – не выдержала Она, наконец, - Ну поднимите же головы! Посмотрите! Здесь так хорошо и свободно! Зачем вам эти медленные и душные автобусы, троллейбусы и трамваи, если вы можете просто полететь туда, куда спешите! Просто оттолкнуться от земли и полететь!
Ответа не последовало. Кроме малыша, крепко державшегося за руку матери, никто так и не поднял головы. Она пожала плечами и решила оставить их в покое. Перекувырнувшись в воздухе, спикировала и, на мгновение легко коснувшись ногами земли, оттолкнулась посильнее и взмыла. Она поднялась высоко-высоко, так, чтоб не было видно ни людей, ни машин, ни деревьев, да и дома почти скрылись из виду. Просто летела, подставив лицо ветру. Просто наслаждалась легкостью своего тела. Просто наслаждалась возможностью не ждать и не спешить. Возможностью не торопиться и не опаздывать, свободой выбора того, что для нее важно. «Может, это и к лучшему, - думала Она, - Может, и не надо, чтобы летали все? Ведь иначе небо тоже наполнится суетой, перестанет быть таким свободным. И вообще: что делать в небе, например, с тяжелыми сумками?» Представившаяся картина рассмешила ее. Она снова перекувырнулась, и полетела еще быстрее. Все дальше и дальше. Все выше и выше.
Или это был не сон?
Осень медленно, но верно сползала в пропасть зимы. Одинаковые пробуждения тащили за собой необходимость проживать одинаково длинные и одинаково пустые дни. Какие-то события катились через них, совершенно не затрагивая ее души, не радуя и не тревожа. Их общение теперь сводилось к прохладным приветствиям и редким репликам на встречах поэтического клуба. Раз в неделю. Это окончательно убедило ее в том, что Она не может больше жить в этом городе. Жить в этом городе и совершенно не видеться с ним Она бы не смогла. Жить в этом городе, сохраняя некоторое подобие общения и сознавая, что они совершенно чужие друг другу – тем более.
Она начала готовить свой уход. Один за другим, планомерно и целенаправленно сжигая за собой мосты. Спешила исполнить обещанное и раздать долги. Уволилась с работы. Написала заявление об отчислении из института по собственному желанию.
Вот это действие шокировало и однокурсников, и педагогов. Прилежная студентка! Успешная! Старательная! С оригинальным мышлением, столь необходимым хорошему филологу! В деканате ее долго пытались уговорить не торопиться с принятием такого скоропалительного решения. В крайнем случае, взять академический отпуск… Она была слегка в шоке, ибо последние два месяца практически не появлялась в институте. Ей казалось, что никто не обратит внимания на уход прогульщицы. Однако ее уговаривали остаться с удивительной настойчивостью: мол, напишешь несколько работ – и получишь свои допуски к экзаменам, все сдашь, все будет хорошо…
Зачеты? Допуски? Экзамены? Академический отпуск? Это были не ниточки, а канаты, привязывавшие ее к городу, где жил тот, кого Она так любила. От кого Она так спешила сбежать далеко-далеко. Поэтому – никаких привязок. Она подготовила все, подписала обходной лист и забрала документы. Забавно, что приказ об отчислении был подписан девятого декабря. В день Памяти Джона Леннона. В день, когда Он впервые пришел в ее дом. Она усмехнулась про себя. Тепло попрощалась со всеми и ушла.
Ее друг, Однокурсник, сказал чуть позже, что этот уход произвел эффект разорвавшейся бомбы: почему-то все сочли, что ушла Она, громко хлопнув дверью, обиженная и чем-то неудовлетворенная.
- Но это же неправда! – воскликнула Она, - Я всех люблю, мне там очень нравилось, было интересно. Я… просто не могу… по личным обстоятельствам.