Вскоре проснулись друзья. Быстро оделись. Ощущение тепла улетучилось странным образом, все ежились и жаждали движения. Коротко обсудив ближайшие планы, вышли в пасмурное утро. Город уже проснулся, расшумелся, задвигался. Прохожих было немного, но со всех сторон доносились звуки: шуршание шин, ворчание моторов, постукивание, погромыхивание и полязгивание. Казалось, среди этого оживления никуда не торопятся только они. Бредут себе, засунув руки в карманы. Денег, заработанных накануне, было достаточно: можно было не только купить билеты на поезд, но и перекусить в кафе, и погулять по городу, не экономя на транспорте. Но они решили не шиковать, зашли в магазинчик и купили на всех коробку кефиру, батон и колбаски. На метро добрались до вокзала и взяли билеты, потом отправились гулять по центру. Окружной сказал, что можно не увидеть Исаакий, но побывать в Питере и не поздороваться с Атлантами – грех. Пошли здороваться.
Исполины взирали на них почти из поднебесья. Глядели на них во все глаза, запрокинув головы. Махали руками, приветствуя, и улыбались. Устроились возле гигантских ступней, помолчали, проникнувшись величием творения рук человеческих. Разглядывая удивительно реалистичные, огромные пальцы, Она, внезапно вспомнив мультфильм «Приключения капитана Врунгеля», расхохоталась. Все удивленно посмотрели на нее, а Она, утирая слезы, сказала:
- А представьте, если такому пяточку пощекотать!
Все покатились со смеху. Настроение сменило курс с возвышенной задумчивости на озорную дурашливость. Хотелось шутить и шалить. В таком настроении бродить по Питеру было легко и приятно. Вдоволь нагулявшись, друзья отправились на вокзал. Гордо вручив проводнику билеты, прошествовали в свое купе. Законопослушные граждане! И нет причины хитрить и прятаться, таинственно переглядываться, подмигивая друг другу и сдерживая смех, хихикать в плечо. Расположились с комфортом. Поехали.
Снова покачивающийся вагон и перестук колес, и долгие разговоры в пути. Но было и что-то новое. Она наблюдала за происходящим словно со стороны, словно из глубины сознания. Душа, как маленький зверек из темной норки, глядела, блестя глазками-бусинками, втягивала подвижным носиком воздух и прислушивалась, насторожив ушки. Она сидела, поджав ноги и обхватив колени руками, улыбалась, глядя на Окружного, а душа ее забилась в темную норку и выглядывала. Окружной, сияя всеми лучами, рисовал радужные перспективы их совместного будущего. Мечтал, как они поедут в Рязань, как он познакомит ее с друзьями-музыкантами и какая классная получится команда. Вспомнил знакомых, которые могут помочь записать альбом. В общем, планов громадье складывалось в шикарное строение с колоннами и завитушками, с высокими окнами, в которых всегда плескалось солнце, и музыкой, звучавшей буквально отовсюду. Живи да радуйся. Но ее не покидало неприятное ощущение, возникшее этим утром. Ощущение, что Она обманывает себя. Ощущение, что Она обманывает этого славного мальчика, так опрометчиво открывшего ей свою душу. Ощущение, что Она предает того, кто был для нее светом и воздухом, водой и хлебом, сном и явью. Она должна была сделать выбор. Впрочем, в действительности Она уже сделала его, но даже себе самой не желала в этом сознаваться. И могла, конечно, очертя голову, шагнуть в обещаемое ей будущее с колоннами и завитушками, и музыкой, звучащей отовсюду, и славным мальчиком, глядящим на нее с нескрываемым восторгом. Жить и чувствовать, что где-то там осталось нечто, что для нее дороже любого счастья? Жить и помнить, что когда-то сияло иначе, звенело иначе, иначе смеялось и рвалось навстречу другому? Жить и думать, что по далекому городу ходит золотоволосое солнце, свет которого никогда уже не постучит в ее окно? Чувствовать, помнить, думать и желать, и жалеть… Зачем?
Кострома встретила их радостными объятиями друзей. Вид сияющего Окружного, бережно держащего ее за руку и, не переставая, фантазирующего на тему «как здорово будет», несколько удивил друзей, но напрямую спросить они постеснялись. Соратники по путешествию тихим шепотом вводили их в курс дела, после чего лица костромичей принимали выражение обалдевшее, но понимающее. Все хотели искренне порадоваться за друга, но, зная все обстоятельства, как-то не решались торопить события.
Вечером собрались у Сияющего, делились впечатлениями от поездки. Она спела новую песню, написанную в поезде. Другое утро, струившееся в грязное окно питерского подвала, звучало в ней. Улыбка застыла на губах Окружного, взгляд погас. Друзья отводили глаза. Она не хотела его обижать, но и лгать этому чистому искреннему человеку не могла. Сияющий попытался разрядить обстановку и позвал всех пить чай. Постепенно настроение выровнялось, неловкость ушла, оставив, правда, неприятный осадок в глубине души. Снова улыбались, смеялись, говорили громко, открыто и радостно.