Поначалу все замерли, затаив дыхание, но уже к середине песни притопывали и хлопали в такт. И только Он стоял неподвижно, словно пригвожденный к полу.
На удивление, после этой выходки они не поссорились окончательно. Как всегда, интересы группы оказались важнее амбиций. Совместное выступление приятно удивило поклонников команды: новый состав, новые аранжировки, новый образ команды сделали их интересней и ярче. Впрочем, Она знала, что это ненадолго.
Вскоре после фестиваля Она сказала ему, что уходит из команды. Он, конечно, понимал, что все идет именно к этому, и не возражал. Не уговаривал. Казалось, даже воспринял это известие спокойно. Хотя, конечно, какое уж тут спокойствие? Боль. Опустошение. Отчаяние. Она знала об этом. Но разве ей было легко?
Боль. Опустошение. Отчаяние.
Какими бы яркими ни были события следующих дней, недель, да, пожалуй, целого месяца, они казались ей плоскими картинками. Летели, увлекая поверхностно. Исчезали, почти не оставляя следа. Впрочем, была прекрасная поездка в Москву, куда они сорвались вместе с Лялей, и где вместе с нею и Музыкантом записали сборник ее песен, считавшихся на тот момент лучшими. По дороге туда, в поезде, Она никак не могла уснуть: в голове теснились слова, сами собой складывавшиеся в строки песни. В полутьме достала блокнот и записала быстро, словно под диктовку. Взяла гитару и вышла в тамбур. Там, присев на корточки, начала подбирать мелодию, уже зазвучавшую в груди и торопящуюся быть пропетой.
Вскоре за нею вышла Ляля. Она показала ей, что получилось. А потом повторила еще раз, чтобы запомнить. В тамбур выглянул проводник и сказал, что курить здесь запрещено. Девушки уверили его, что не курят, а поют. Проводник просиял. Он с огромным пиететом относился к людям творческих профессий, а особенно благоволил музыкантам. Немедленно позвал их в свое купе, угощал чаем с конфетами. Они тихонько пели ему свои песни. То есть, Она пела, а Ляля подпевала.
- Ух ты! – восхищался проводник, - Еще никогда вот так не сидел с настоящими поэтами!
По возвращении в город все снова замелькало, как кадры на экране телевизора. Каждое утро Она приходила на работу, кормила рыбок, крыс, хомячков и попугая в экологическом центре и включала магнитофон. Поскольку Она жила далеко, ей приходилось выезжать очень рано, и в школе Она оказывалась задолго до появления других учителей и учеников, задолго до начала занятий. Она ставила кассету БГ и танцевала. Но заканчивала всегда одной песней, как последней молитвой. Слушала ее, замерев и зажмурившись, отчаянно выкрикивая во мрак своей души: «Но пока нет твоей любви, мне всегда будет хотеться чего-то еще!» Когда школа оживала, Она запирала себя на все замки и старалась выглядеть пристойно.
Вскоре ей выделили отдельный кабинет на первом этаже, и Она переехала туда. Помещение нуждалось в ремонте. В нем не было мебели, кроме нескольких расшатанных стульев. Зато в углу стояли огромные ящики с какой-то оргтехникой. Воспользовавшись перспективой обещанной поклейки обоев, Она с ребятами разрисовала стены восковыми карандашами. Вид у комнаты стал отчаянно неформальный. Хорошо, что начальство туда почти не заглядывало. И Он туда не заглядывал тоже. Впрочем, Он вообще появлялся в школе только на занятиях своего школьного ВИА, потому что Другая Девушка заболела и надолго легла в больницу.
Несколько раз ездили в Кострому, на мини-фестивали, носившие озорное название «Безобразие». Каждый сам по себе. Совершенно врозь. Команда совсем распалась. Выступал Он в акустике. На басу с ним играл Криптик. Она не смотрела его выступлений. Старалась даже не слышать его голоса. Уходила с друзьями.
Где-то в середине декабря ее отправили с поручениями от школы в другое учреждение. Но кроме того, Она должна была отнести ему какие-то расчетные документы. Только этого ей не хватало! И все же Она пошла.
Он встретил ее потухшим взглядом. Измученный. Уставший. Попросил пройти в комнату и немного подождать – Он занят. Вошла и опустилась на пол возле дивана. Он сидел за столом и паял компьютерную плату. Запах канифоли щекотал ноздри. Ей вспомнилось, как Он терпеливо учил ее обращаться с этим «мудреным» прибором. Сверкающие осколки недолгого летнего счастья. Остыли. Канули в Лету.
Когда Он закончил, Она протянула ему принесенные документы. Пробежал их глазами и убрал в папку. Молчали. Ей надо было встать и уйти, но его усталость и отчаяние словно упали тяжелой глыбой, придавили ее. Она сидела, не шевелясь, и смотрела в сторону, не мигая, не думая, не чувствуя ни своего тела, ни своей души.