Она посмотрела на него, и в этот момент в сердце словно вонзилось что-то острое. Вскрикнув, Она схватилась за грудь и присела. Он испугался, но Она, тяжело дыша, сказала, что ничего страшного, у нее иногда покалывает за грудиной, сейчас пройдет. «Сейчас пройдет, сейчас пройдет», - повторяла она шепотом, но легче не становилось. Он помог ей подняться и сесть на стул, стоял рядом и растерянно смотрел на нее. Она покачивалась, сжав грудь, и не знала, чего ей больше хочется: чтобы боль, наконец, отпустила, или чтобы продолжала ворочаться внутри, царапая и терзая. От плеча к пальцам левой руки пополз холодок.
Время шло. Он присел рядом, совершенно не представляя, чем может ей помочь. Да и Она, собственно, этого не представляла. Еще никогда прежде боль не держала ее так долго. Обычно достаточно было сжаться в комок и глубоко дышать, чтобы через несколько минут прийти в норму. Но в этот раз все явно было иначе. Острое, колющее, заставляющее тяжело дышать и изгоняющее из головы все прочие мысли, кроме осознания этого острого и колющего, ни в какую не желало уходить. Перед глазами колыхалась мутная пелена, в ушах шумело.
Он взял фуфайку, свернул ее и сказал: «Тебе надо лечь, хотя бы на стулья». Возражать не было сил. Она легла, он положил фуфайку ей под голову, словно подушку. Холодок, бежавший от плеча к пальцам, превратился в онемение – Она почти перестала чувствовать руку. По занятиям в институте Она помнила, что в таких случаях надо размять пальцы. Робея, Она попросила его об этом. Он без возражений принялся разминать. Через пару минут чувствительность начала постепенно возвращаться к пальцам, и оцепенение стало потихонечку отползать. Мутная пелена отхлынула, и Она увидела его встревоженный взгляд. Он сидел рядом, держал ее руку и смотрел. Смотрел так, словно Она что-то значит в его жизни. Смотрел так, словно боялся, что вот сейчас произойдет нечто необратимое, способное разрушить, отнять едва обретенное сокровище. Смотрел так, словно Она могла вот-вот растаять в его руках. Еще никогда не видела Она во взгляде, обращенном на нее, столько тревоги и нежности одновременно.
Лампа светила в спину юноше, и желтый свет как будто стекал по его золотым волосам, струился по плечам и рукам, отчего казалось, что молодой человек светится. А может, лампа была ни при чем, и он, действительно, светился?
Игла в ее груди повернулась, царапнув из последних сил, и исчезла, растворилась, унося с собой боль, страх и отчаяние. Сердце на мгновение стало огромным и горячим, ударило в грудь раз, другой так, что отзвук этих ударов пронесся по всему телу обжигающей волной, и затихло. Затихло все внутри нее, растворилось, перестало быть. Не стало ее. Той, которая была до этой минуты – не стало. Сейчас, вот именно сейчас, должно было случиться…
Во все глаза смотрела Она из глубины застывшего ожидания. Он сидел рядом, держал ее руку, и в его глазах был такой же бездонный омут небытия. Желтый свет сиял над его головой, как нимб. Желтый свет…
«Как странно, - подумала Она, - все самые важные, самые сложные, самые странные и самые страшные, грустные и счастливые моменты моей жизни освещены им, желтым светом. Даже весеннее солнце не радует меня так, как он. Даже лунный свет не успокаивает и не умиротворяет настолько».
Желтый свет разросся, окреп, стал плотным, почти твердым. Воздух словно загустел, сконденсировался, звенел от напряжения так, как бывает перед грозой, когда душно, страшно и кажется, что нечем дышать. Нечем дышать, нечем, а так хочется, что слезы подступают к глазам. И ничего нет. Только сплетенные пальцы рук сжимаются все сильнее. Только взгляды с сумасшедшей скоростью летят навстречу друг другу, преодолевая немыслимые пространства. Сейчас… сейчас… вот сейчас…
Тихий хлопок сотряс воздух подобно взрыву. Нет, никакого хлопка в действительности не было, просто взорвалось ожидание, и разлетелись со звоном осколки небытия. Ее небытия. Его небытия. Он прижал ее к себе, прижался сухими, горячими губами к ее губам, как приникают измученные жаждой к обжигающе-холодной воде родника. Напряжение выплеснулось снопами молний, и счастье хлестало неудержимо, затапливая маленькую подсобку, погребая под толщами желтого сияния два только что появившихся на свет существа. Они сами еще не знали, кто они такие, понимали лишь, что для того, чтобы жить, им нужен желтый свет и это вот бушующее счастье. Впрочем, что они там вообще могли понимать? Что вообще в такой момент можно понимать? И нужно ли что-то понимать? Может, лучше просто быть счастливым?
Никогда еще ей не снились такие прекрасные сны! Никогда еще она не была так счастлива! Может быть, Он тоже? Как знать. Никогда еще воздух не был таким легким и сладким. Никогда еще Она не дышала с таким наслаждением. Или это были его губы, приникающие к ее губам снова и снова? Никогда еще солнце не сияло так ярко. Никогда еще ей не удавалось любоваться им так долго, не мигая и не отводя взгляда. Или это были его волосы, в которых запутался желтый свет? Никогда еще не было ей так тепло и безмятежно. И это – без всяких сомнений и вариантов – были его объятия.