Или это был не сон?
Открыла глаза. Но мрак никуда не пропал. В его плотный кокон было заключено все, что ее окружало. Хотя Она лежала на чем-то мягком, укутанная чем-то теплым. Остальное было погружено во тьму. Или тьма поселилась в ее глазах? Она сделала над собой усилие и села. Постепенно начав различать силуэты отдельных предметов – книжный шкаф, письменный стол, стул со сложенной на нем одеждой – пыталась понять, где находится или вспомнить, как сюда попала и почему.
Кажется, стояли на холодном ветру, и кто-то уверял, что справится, что довезет ее до дому. Но ему возражали: до дому?! На другой конец города?! В общественном транспорте с совершенно невменяемым человеком?! Ни в коем случае!
Или ей это только приснилось?
Встала, пошла на ощупь. Стена, дверь. Нащупала ручку. Щелчок. Открыла. Темный-претемный коридор. Комната прямо, продолжение коридора налево, слева по коридору – комната за стеклянными дверями, дальше – кухня… Там в окно просачивался свет луны, и Она поняла, что находится в квартире подруги-поэтессы, в соседнем подъезде от… Прижавшись спиной, тихо сползла по стене на пол, обхватила голову руками. Господи! Ну почему Она никак не проснется?! Почему никак не прекратится это кошмарное видение, в котором все-все-все повторяет ей день за днем, что его больше нет! И это как будто бы ей совсем не снится! А если снится, значит этому ужасу длиться и длиться до тех пор, пока и ее не станет на этом свете, в этом мире или в этом сне.
Послышался тихий скрип и легкие шаги. В кухню вошла подруга. Подняла ее с полу за плечи и отвела назад, в комнату. Уложила в постель и заботливо подоткнула одеяло. Сидела рядом, гладила по волосам.
Мрак забытья снова спас ее от необходимости думать, чувствовать, вспоминать. Серым утром Она молча встала. На вопросы отвечала односложно. Выпила с отзывчивыми хозяевами чаю, поблагодарила. Отпускать ее не хотели, но Она попрощалась и ушла. Ушла в соседний подъезд. Там родители собирались навестить, по обычаю, сына, накормить его дух земною, привычной пищей. Кроме Папы и Мамы была еще пара ближайших родственников, Криптик, Другая Девушка и Она.
Маленький холмик, укутанный цветами, плотно укрыт снегом. Лишь кое-где из-под белизны выглядывают потемневшие, заледеневшие лепестки. Вот, родимый, бутерброды, печенье, конфеты… Твои любимые, «Коровка». И снова – кусочек черного хлеба на стакан. И снова – желанье упасть, обнять, остаться здесь, остаться одной… Но нет, не сейчас. Сейчас не нужно. Потом. Она приедет сюда. Скоро. Завтра?
И были какие-то дни, похожие на ночи. И были ночи, похожие на смерть. Ее редко оставляли одну. Там, куда ее приводили, пили, пели и плакали. Иногда вспоминали, улыбаясь, порою даже смеясь. Но смеялись так, будто плакали.
Мама разрешила ей взять его часы и синюю концертную рубашку на память. Зря Она не попросила клетчатую, все еще хранившую его запах. Впрочем, эта хранила в себе не меньше. Она привезла ее домой и положила в свою постель. Так спала, обнимая. Долго, пока мать не заставила ее прекратить и убрать рубашку в шкаф.
А часы не желали тикать. Они останавливались постоянно в пять с минутами. Не потому, что Она забывала их заводить – Она не забывала. Не потому, что были сломаны – Она несколько раз сдавала их в мастерскую, но там не могли понять, что не так с упрямым механизмом. Просто они тоже не желали жить без него. И Она не стала их больше мучить, носила просто как браслет. Долго. Пока мать не запретила ей и не потребовала убрать в шкатулку.
Ездить к нему каждый день не получалось – работа. Но Она ездила каждый выходной. Бежала тропинкою через сосновый бор, летела, словно спешила на свидание. Привозила сигарет и шоколадку «Баунти», которую Он так любил. Опускалась на колени прямо в снег, сидела рядом, нежно гладила белоснежный покров, словно спящего, укутанного одеялом. Сидела, плакала, курила, пока не переставала чувствовать колени и пальцы. Долго. Пока мать не настояла на том, чтоб Она прекратила и это.