- Я могу остаться с тобой. Только сначала надо съездить за палаткой.
Дальше все было просто. Поднялись, попрощались и ушли. Палатку надо было забрать у друга, который жил на другом конце города. Урчащий и кашляющий автобус вывез их к новостройкам. Пробежав лабиринтом безликих дворов, нырнули в подъезд, позвонили в квартиру. Пока Григ объяснял приятелю, что ему нужно и почему именно сейчас, пока шарили по закуткам и антресолям в поисках палатки и запчастей, Она села в кресло и словно задремала. Отключилась совершенно.
Ей снился сон.
Морозный декабрь. Школьный кабинет, украшенный шариками и бумажными цветами. Парты раздвинуты, поставлены вдоль стен. На полу – коврики-пенки. На доске – портрет Джима Моррисона. Хэппенинг. Не многие старшеклассники в то время могли похвастаться такими вожатыми, а уж проводимым в школе хэппенингом – тем более. Предполагался рассказ о музыканте и знакомство с его творчеством. Довольно активное знакомство. В режиме свободного движения.
Кроме школьников, на хэппенинг были приглашены друзья. Григ был в их числе. К тому времени они были знакомы около года. Она знала, что Григ был влюблен в девушку, которая перестала отвечать ему взаимностью, что он очень страдал. Однако некоторое время назад Она стала замечать с его стороны знаки внимания. Относиться к ним серьезно у нее не получалось, но и сказать решительное «нет» - тоже. Тот вечер не был исключением. Хотя, надо сказать, вела Она себя с ним более свободно: улыбалась откровеннее, смотрела в глаза призывно. Рядом был Он. И ужасно хотелось задеть, позлить. И после праздника Она демонстративно ушла с Григом.
Шагали по скрипучему снегу, обнявшись. Смотрели на причудливые узоры холодных звезд. Долго-долго стояли на остановке, вслух цитируя классиков русской литературы и громко смеясь над ассоциациями, вызвавшими к жизни ту или иную цитату. Усевшись, наконец, в троллейбус, прижались друг к другу, съежились. Григ прошептал ей на ухо горячо и радостно: «Пипл, не мерзни!» - и правда, стало как-то теплее. Разогретые шумным вечером, звучали на одной волне, и, не сговариваясь, запели: «People are strange when you're a stranger Faces look ugly when you're alone Women seem wicked when you're unwanted Streets are uneven when you're down»… И продолжали, и продолжали по кругу, пока не вышли на нужной им остановке. Сейчас они были спутаны этой песней, как шелковой нитью, стянуты и завязаны тысячей узелков. Кто будет разбирать, зачем? Зачем Она едет со странным мальчиком неизвестно куда? Зачем они поют, как заведенные, прижимаясь друг к другу все сильней? Зачем такие горячие искры в его глазах? Зачем так тепло от дыхания и слов: «Пипл, не мерзни!»
И, кстати, ей это вовсе не приснилось. Пригрезилось. Вспомнилось. Растаяло, едва Григ коснулся ее плеча и сказал, что собрал все, что нужно, и они могут идти. За его плечами был приличных размеров рюкзак. Вечер как-то удивительно быстро набирал обороты: пришли к приятелю засветло, вышли – в сумерках, до ее дома добрались в сгущающейся темноте. Поужинали и стали устраиваться на ночлег.
Проще всего, конечно, было положить Грига на мамин диван, но мама терпеть не могла непрошенных гостей на своем диване. Даже если потом все стряхнуть, расправить и прибрать, она всегда угадывала, что на нем кто-то спал, и неизменно устраивала скандал. Ну, если и не скандал, то выволочку, и ворчала потом целую неделю. Этого ей ужасно не хотелось. Поэтому, честно обрисовав Григу ситуацию и настоятельно попросив не трогать ее, предоставила ему место у стены, а сама улеглась с краю.
Повернулись друг к другу спиной и затихли. Усталость этого странного дня навалилась, придавила тяжестью тревог и разочарований, выстудила пальцы и душу тоской. Кажется, подступили слезы, но Она не открывала глаза. Кажется, Она тихонько всхлипывала, но сама этого не замечала.
Да, наверное, всхлипывала, потому что Григ повернулся и, приподнявшись на локте, склонился над нею. Она затихла и постаралась изобразить ровное сонное дыхание, но он, похоже, не поверил. Он положил руку ей на плечо, наклонился и поцеловал в шею. Она вздрогнула и сжалась: «Не надо. Я не хочу». Но Григ точно не слышал ее. Он не был груб, но был чрезвычайно настойчив. Несмотря на ее протесты, он все же вынудил ее повернуться к нему лицом. Серые глаза оказались так близко, что Она оцепенела и не могла отвести от них взгляд. Только повторяла жалобно: «Пожалуйста! Не надо! Я не хочу!», а поцелуи, подобно горошинам града, все сыпались на ее плечи, шею, лицо…
Мир перевернулся в серых глазах и закачался. Закачался, закружился, загудел в ушах. А Она почему-то перестала чувствовать что-либо. Ей вдруг стало все равно, что происходит с ее телом. Сколько себя помнила, такой холодной Она еще никогда не была. Григ наклонился, прижался щекой к ее щеке и горячо зашептал: «Знаешь, я однажды жил при монастыре, и настоятель меня почему-то невзлюбил. Вроде, и вел я себя скромно, и выполнял все, что требовалось, но он почему-то все равно называл меня «блудливый монах»». Он поднялся, запрокинул голову и засмеялся тихим жемчужным смехом, повторяя: «Блудливый монах!» Она насторожилась. Кажется, Она уже слышала раньше такой смех. Так смеялся мальчик в питерском парадном. Мальчик, мечтавший подарить ей счастливое будущее. Мальчик, которому Она причинила боль.