Девушка быстро огляделась и громко крикнула: «Эйхена!». Не дождавшись ответа, она сняла перчатки для верховой езды, бросила их на стол, и скинула балахон. Одежда юной всадницы удивила бы любого эйнема, но здесь, в Герии, на самом краю цивилизованных земель, такой наряд считался вполне обычным: чёрная, подбитая мехом куртка дурагского покроя запахнутая на груди и перетянутая очень широким кожаным поясом. На поясе справа – прямой дурагский полумеч-полукинжал лангдаз, а слева – изогнутый гисерский меч-копис, заточенный по внутренней стороне клинка. Cтройные ноги девушки были обтянуты тёмными гисерскими штанами с вычурной шнуровкой по бокам, а вид её высоких сапожек из мягкой кожи напоминал о мидонянах и их соседях – степных кочевниках.
Позвав ещё раз, девушка раздула огонь в печи и принялась быстрыми шагами прохаживаться по комнате. Один из лисьих черепов, видимо, показался ей чем-то примечательным, она подняла его со стола, с усмешкой рассмотрела и, подбросив в руке, вернула на место. Затем, уже громче, повторив: «Эйхена!», быстрым движением распустила волосы и принялась раздеваться, небрежно швыряя вещи куда попало. Оставшись без одежды, девушка встала на сброшенный балахон, и по её телу пробежала лёгкая дрожь ‒ комната ещё не успела достаточно прогреться. Она была поджарой, с угловатой фигурой подростка – длинные мускулистые ноги, плоский живот, небольшая девичья грудь, чересчур широкие для девушки плечи, обе коленки сбиты, а на левом бедре, на животе и на правом плече тонкие белые шрамы.
Дверь отворилась, впустив маленькую седовласую женщину с вязанкой хвороста на спине, до пят закутаную в тёмно-серый балахон. Увидев посетительницу, вошедшая бросила свою ношу, всплеснула руками и радостно воскликнула:
– Кинана, девочка моя!
– Здравствуй, Эйхена. Я тоже рада тебя видеть. Я не поздно?
– Ну что ты, дорогая, ну что ты, в самый раз, – проворковала Эйхена, за руку подводя гостью к очагу. – Там уже все готовятся, сейчас мы с тобой тоже приготовимся и как раз вовремя поспеем.
Эйхена приподняла крышку котла, взяла черпаком густую бурлящую жидкость тёмно-бордового цвета, и понюхала. Помешав варево, она снова накрыла котёл и обернулась к Кинане.
– Ну вот, совсем чуть-чуть дойдёт, и начинаем, – она довольно оглядела девушку. – Какая ты уже большая стала – быстрее травинки растёшь! А ведь я помню, как тебя на ручках носила.
– Эйхена, ты это говоришь всякий раз, как меня видишь. Неужели никак не привыкнешь? В моём возрасте расти – это, как говорят философы, сообразно естественному ходу вещей.
– Эх, девочка моя, вот доживи до моих лет, посмотри, как надевают брачное покрывало те, кто недавно ходил под стол, не нагибаясь, тогда и поговорим.
– Поговорим-поговорим… Слушай, а почему ты в котле варишь? Или мой подарок не нравится? – Кинана кивнула в сторону чудесного герметического стола.
– Хорош, девочка, очень хорош подарок, как ни взгляну, нарадоваться не могу, однако кто же велию в реторте варит? На столе тонкие снадобья хорошо приготовлять, точные, с равновесием долей, с переходами, а для велии этого совсем не нужно. Из деланий одна термонеротерапея, по-простому варка, количества входящих примерные, на глазок. Такое на столе делать, всё равно, что сапоги тонкой иголкой да шёлковой ниткой чинить: дорого, долго и толку немного.
– Прости, я не догадалась, – смутилась Кинана.
– Девочка моя, не переживай, для своих лет ты в нашем искусстве разбираешься очень даже неплохо. Доживёшь до моих лет, ещё и меня, старую, чему-нибудь поучишь, – Эйхена кудахтающе рассмеялась и вдруг встрепенулась. – Однако заболтались мы, велия-то, пожалуй, готова. Подними руки вверх.
Кинана послушно подняла руки. Отбросив крышку с котла, Эйхена воздела узловатые руки над бурлящим варевом. Громовым голосом, совершенно не вязавшимся с её обликом, она произнесла:
– Ийэ Дайарэ эстема, эстенессема. Дайаро аксимос, эстемо, эстенессемо.
Едва отзвучали слова священного языка, зелье взбурлило и сменило цвет на грязно-зелёный. Эйхена кивнула, провела рукой над котлом и нараспев произнесла:
– Дайара ном онтимос, Дайара ном калахтимос, Дайара ном сенестимос, Дайара ном стевастимос. Ийэ Дайарэ, эстима, эстенессема!
Последнюю фразу ведьма выкрикнула надрывно, словно терзаясь нестерпимой болью. Жидкость снова забурлила и стала ярко-зелёной, светящейся.