– А ты, значит, у нас поклонник Аминты, этого сопляка, что в свои тринадцать на коня толком сесть не может? Или тебе по нраву его мать-чужеземка? То-то я слышу, как ты повторяешь их лживые бредни.
– Царица Талая – просвещённая женщина и царского рода, в отличие от Калаиды, а Аминта – мужчина, и, по обычаям цивилизованных стран должен стать царём!
– Ещё раз я услышу, как ты хулишь высокочтимую Калаиду и её дочь, клянусь Эйленосом, заколочу слова обратно в твою поганую глотку! Как ты смеешь говорить такое о прямом потомке Аланфа?! Никакая чужеземка не сравнится с потомком Аланфа, пусть хоть все её родственники будут цари! А что это за речи про цивилизованные страны?! Мы, герийцы, по-твоему, кто, варвары?! Нет мудрее нашего обычая: дети царя равны друг другу, а если кто считает иначе, пускай убирается прочь к своим чужеземцам!
– Аланф хоть и был героем, но всего лишь подданным царя Клитомаха, а семья Талаи правит на Келенфе со времён Обретения – потомок такого рода достоин царства! От этого больше пользы Герии!
– Аланф, значит, всего лишь подданный. Ну всё, Аркипп, это уже чересчур…
Стражники потянули из ножен мечи, но тут у входа громыхнуло:
‒ Тому, кто достанет сейчас меч, ещё до восхода станет нечем его держать!
В привратницкую вошёл декадарх-эпистат Тилем, седовласый ветеран, ходивший в походы ещё с покойным царём Аркелаем, а по достижении преклонного возраста получивший непыльную должность десятника городской стражи. Рослый и сильный воин, чей тяжелый бронзовый доспех покрывали многочисленные наградные знаки, а лицо и тело – не менее многочисленные шрамы, казался самим олицетворением силы и внушительности. Эол с Аркиппом замерли, вытянувшись и затаив дыхание, а грозный декадарх приблизился к ним и пристально заглянул каждому в лицо. Не опустить глаз под этим тяжёлым взглядом было сложнее, чем держать на плечах гору. Суровый лик ветерана, пересечённый страшным багровым шрамом от гисерской ромфеи, имел на подчинённых почти колдовское воздействие.
– Вы что, собаки трёххвостые, на плаху захотели? – грозно прорычал декадарх, – Поднять меч на боевого товарища! Оскорблять членов царского дома! В Кахаме черномазые каждого из вас, идиотов, за вдвое меньшее преступление сварили бы заживо в масле, и, я считаю, правильно бы сделали. Ты у нас, кажется, поклонник чужеземных обычаев? – Тилем обернулся к Аркиппу так резко, что молодого человека обдуло ветром. – Как думаешь, стоило бы у нас такой ввести? Хотя бы до завтрашнего вечера?
Декадарх замолчал, грозно разглядывая молодых людей, не смевших и выдохнуть.
– Н-да, – прервал, наконец, молчание Тилем. – Наши законы, конечно, не столь хороши, но тоже неплохи. Стратиот Эол, напомни-ка мне, что говорится в Аэроповых Правилах про умышленное нанесение или попытку нанесения боевому товарищу ран оружием? Какое там наказание положено?
– Отсечение правой руки, десять ударов кнутом, позорное изгнание из войска, декадарх-эпистат.
– Отлично, – довольно протянул Тилем. – Какое замечательное знание Правил! А как насчёт умышленного убийства или попытки убийства боевого товарища?
– Тридцать ударов кнутом, отсечение рук и головы, декадарх-эпистат.
– Просто, превосходно. Так держать! – декадарх хлопнул Эола по плечу так, что тот едва не свалился с ног. – Ну а ты, стратиот Аркипп, скажи-ка мне, какое наказание положено за оскорбление и поношение членов царского дома словами или действием?
– Для граждан, за первый случай – штраф пятнадцать царских сориев, за второй – пятьдесят царских сориев и пятнадцать дней работ на царских полях, за третий и больше – сто царских сориев, десять ударов кнутом и тридцать дней принудительных работ. Для военных… – Аркипп замялся.
– Не слышу, стратиот Аркипп. Что там у нас с военными?
– Для военных – пятнадцать ударов кнутом, лишение двухнедельного жалования и двенадцать дней одиночного заключения, декадарх-эпистат.
– Вот и прекрасно. Итак, до убийства, будто бы, дело не дошло, значит остаются двадцать пять ударов кнутом, двенадцать дней одиночного заключения и отсечение руки. Позорное изгнание, правда, придётся произвести посмертно и жалование тоже уже не понадобится, потому как двадцать-тридцать ударов гражданским бичом кое-кто выдерживал, а вот до двадцать пятого удара войсковым ещё никому, на моей памяти, дожить не удавалось. Пойду докладывать пенинт-эпилоху Селену.
Тилем направился было к двери, оставив застывших от ужаса стражников за спиной, но на полпути вернулся и вновь посмотрел в побледневшие лица.