Он подвёл её, он подвёл их всех - это из-за него они все мертвы!
Больше всего на свете в тот момент Кириан хотел бы отдать свою жизнь с честью, умереть, как и подобает воину-буси древних лесов Аокигахара, извечной вотчины екаев, защищая тех, кого любил - разорвать горло убийцам своей семьи или погибнуть пытаясь отомстить. Но ему даже этого было не дано.
Спасительное воспоминание, озарившее молнией воспаленное сознание екая, всплыло как благословение. Кириан даже смог улыбнуться - столь восхитительной показалась ему, пришедшая так вовремя мысль. Конечно он был слишком измотан, чтобы обратиться полностью - ему никогда не давали восстановиться от пыток до конца, позволяя регенерации екая исцелить лишь самые тяжёлые повреждения, умышленно оставляя в слабом, не способом к магии теле человека, чтобы унизить ещё больше - но если он хорошенько сосредоточится, то клыки отрастить наверняка сможет, а с их помощью расправиться с непослушным предательским куском плоти, кричащим миру о его поражении, будет совсем легко.
Больше не обращая внимания на боль, разгорающуюся в сознании с каждым новым движением рук палачей, Кириан всецело сосредоточился на своём занятии. Спустя несколько мучительно долгих мгновений, показавшихся вечностью, с трудом балансируя на грани сознания, старания екая наконец увенчались успехом, отделив острыми бритвами звериных клыков верхушку языка от его задней части. Теперь оставалось лишь сделать глубокий вдох, давая крови заполнить лёгкие и не поддаться соблазну разжать зубы, сдерживая естественную потребность организма вытолкнуть с кашлем из себя то, чего в нем не должно быть.
Екай не сомневался в результате, он знал, что пленные синоби давно использовали эту маленькую тактическую хитрость, чтобы избежать пыток и принять смерть с хладнокровным безмолвным достоинством, как и подобает воину.
Но к несчастью, его мучители тоже знали об этом. Они не позволили Кириану умереть и теперь перед каждой экзекуцией предварительно отрезали язык, регенерирующий между нескончаемыми допросами вновь, прижигая обрубок раскаленным металлом, чтобы остановить кровотечение и принудить екая изъясняться лишь хриплыми шуршащими звуками, подобно животному, коим они его по сути и считали.
Запах горелого мяса вырвал Кириана из воспоминаний и вновь вернул к хлестким ударам кнута и нарастающей панике. Он отчаянно хватал ртом воздух, но не мог заставить свои лёгкие дышать...
Сладковато-тошнотворный запах продолжал заполнять все ядовитым вязким туманом - его рот, горло, лёгкие, ноздри, глазные впадины и зрачки, застревая лохмотьями между ресниц - пока весь мир не сжался до сплошного удушающего белесого кокона …
Все ещё слыша свой протяжный вой, Кириан широко распахнул глаза, пробуждаясь от преследующих его кошмаров. Липкий ледяной пот, струящийся по всему телу, насквозь пропитал шерсть, покрывающую плоть неровными проплешинами.
Екай попытался встать, но резкая боль в правой ноге не позволила ему этого сделать.
"Ноге!" - он почти стал думать как человек, заметил про себя с горечью и презрением Кириан. - "Нет, это уже не нога."
Он вспомнил!
Екай хотел обратиться и принять родной облик, но древко стрелы, застрявшее глубоко в холке, все никак не давало ране затянуться, из-за чего мужчина продолжал терять кровь и остатки сил, пытаясь оторваться от погони и уйти вглубь спасительного леса.
Перед тем как красная пелена накрыла его своим мягким покрывалом, Кириан успел учуять запах собак, идущих по его следу и понял, что это конец. Утешало лишь одно - он умрёт свободным - на мягкой сочной лесной зелени, а не вонючем, насквозь пропахшем испражнениями, страхом и десятками смертей, каменном полу своей камеры.
Но несмотря на это он все ещё был жив! Ужас подозрения, на секунду закравшегося в сознание, тут же рассеялся, как только Кириан моргнул, прикрывая глаза от слепящего солнца, устрепляющего свои лучи прямо к нему, сквозь раздвинутые перегородки стен, заменяющих простому люду окна. В его камере не было солнца! И окна тоже не было…
Окончательно сбросив с себя оковы кошмара, терзающего душу во сне, екай наконец осознал, что: во-первых, вопреки всякому здравому смыслу действительно был жив; а во-вторых, и это было самым странным, находился явно не в своей камере.
Комната, в которой очнулся мужчина из рода Маками, была не слишком просторной, но чистой и уютной. Добротные массивные балки перемежанные хорошо подогнанными, хоть и самыми простыми, деревянными пластинками с трех сторон, упирались с четвёртой во внешние раздвижные стены-перегородки из потемневших от непогоды и времени кедровых рам, обрамляющих выцветшие полоски шелковой ткани, отделяя тем самым жилые помещения от крытой веранды, утопающей в лесной зелени, местами уже успевшей пожелтеть от первых осенних холодов.