В голосе Майриора звенела уверенность. Весь его вид говорил, что он был абсолютно уверен в высказанной идее. Самодовольство — он даже гордится тем обстоятельством, что Бетельгейз не понимает ее. Юноша был уязвлен.
— Все поступают так, потому что созданы такими. Они могли бы идти по правильному пути.
— Правильному? — отец оборвал его, вздернул бровь. — Я не знаю такого. Все относительно.
— Есть добро, и есть зло — не может быть компромисса между ними!
Бетельгейз сам не знал, почему вдруг сорвался в крик. Это было так глупо: первая встреча с отцом, долгожданная, он грезил о ней всю жизнь — чтобы повысить голос и услышать то же в ответ.
— Ты ничего в этом не смыслишь! Я знаю борцов за абсолют, подобных тебе, — губы Майриора презрительно дрогнули. — Придумываете рамки, полные ханжества, и впихиваете в них всех и каждого, кого видите. Вот только нет абсолюта. Нет объективности. И все ваши рамки — ничтожны. Каждый может рассуждать, но когда доходит до дела — все почему-то выбирают себя, победу, не полное славы поражение. Поэтому закрой рот, Бетельгейз. Иначе отправишься домой. Мне не составит труда сказать Сиенне, что Мосант оказалась губительна для тебя. Поверь, она поверит мне, а не тебе. Влюбленные женщины — предсказуемые существа.
Майриор, наконец, замолчал. Бетти не знал, что ранило больше: смысл слов или интонация, выражение лица, с которым они произносились. Презрение, высокомерие, уверенность в себе и в том, что говорит истину. Как дядя Альбиус, отец ни капли не сожалел о сказанной хлесткой правде. Ему было все равно на реакцию других. Он, наверное, не солгал бы, даже зная, что услышанное приведет кого-то к смерти, и точно так же не отводил бы взгляд, будто питаясь ответной реакцией. Отец наслаждался ею. Каждое слово, вырвавшееся в противовес, только обрадовало бы его.
— Хорошо, — тихо произнес Бетельгейз. Бесхитростным упрямством он бы ничего не добился.
— Молодец, — с издевкой, смешанной с теплотой, похвалил Майриор и сделал то, чего Бетти совершенно не ожидал. Ладонь отца взъерошила его волосы. Это было не касание дяди, от которого душа горела, словно в погребальном костре, не полные любви объятия матери. Нет, мимолетный жест напомнил тепло одного из закрытых залов Ожерелья. Ладонь опустилась — улыбка погасла, и Майриор отстранился, повернулся к танцующим сферам. Бетельгейз снова уловил страх и неприязнь. На голосе перемены не отразились. В чем причина?
— Дотронься поверхности и зажмурься. Так будет легче. Мосант притянет тебя сама.
Сфера оказалась гладкой и теплой, мягкой на ощупь. Бетельгейз почувствовал, как крупицы света начали впитываться в него, и прикрыл глаза. Темнота не пришла. Наоборот, свет стал более плотным и окружил коконом, который сливался с чарингхолльским принцем. Бетти плавал в нем. Течение несло вперед: слово «вода» появилось в голове само, и эта «вода» оказалась ласковой и доброй материей. Она уносила грязь, поселившуюся в душе от влияния Чарингхолла. Она стирала отличия и соединяла с Мосант. Бетельгейз уже не был бесплотным духом, он чем-то иным, существом, природу которого предстояло понять.
Течение слабело. Бетти едва ощущал его. Оно стало напоминать струи воздуха.
— Открой глаза, — раздался голос Майриора. — Тебе нечего бояться в моем мире. Теперь ты знаешь все, что нужно.
Бетельгейз выполнил приказ.
Они медленно опускались на землю сквозь прозрачные тонкие облака. Бетельгейз поднял голову: над ними висел гигантский шар, испускающий лазоревое сияние. Сияние собиралось, не теряя ни частицы, в плотный поток, который обрушивался вниз. Далеко внизу блестели три озера, прозванные Зачарованными, вокруг них простирались сады — миля за милей, до лент рек, морей и амарантов. Остальное скрывал багряно-грязный туман.
— Королевство Призрачной луны. Мое царство. Синаана.
— «Дитя ветра»?
— Не совсем так… Ну что ж, — блаженно улыбаясь, сказал Майриор. — Я демократ и не люблю принуждать. Ты можешь делать все, что захочешь. Гуляй, изучай Мосант и просто живи. Я не буду мешать. Условия два: не твори без моего разрешения и не отвлекай от дел. Я, знаешь ли, занятой человек. А чтобы ты не чувствовал себя потерянным и лишним… Фаталь!
Бетельгейз вздрогнул. Перед ними возникла дивной красоты женщина. Она не была высокой и казалась сущей малышкой рядом с принцем даже в полете, но улыбалась так, будто их ничего не разделяло. Глаза цвета листьев в раннюю осень, окруженные густой завесой ресниц, смотрели с нежностью. Она была рыжая, ресницы — тоже, что вкупе с загорелой кожей рождало сочетание оттенков, от которого Бетельгейзу остро захотелось исчезнуть. Фаталь смущала. На ней было легкое платье, перевязанное пояском, с широкими рукавами и юбкой, которая развевалась от шквалистого ветра, обитавшего под Призрачной луной. Фаталь наклонилась в реверансе и, выпрямившись, поцеловала протянутую Майриором кисть. Бетти не смог заставить себя вынуть руки из карманов. К счастью, никто не придал этому значения.
— Небесный клинок, леди Фаталь. В ее власти находятся юго-западные земли моего королевства. Она поможет тебе привыкнуть к Мосант. Спрашивай Фаталь обо всем. До встречи!
Не успел Бетельгейз сказать и слова, как отец исчез. Они остались с Фаталь вдвоем среди облаков. Земля приближалась, но слишком медленно. Бетти смотрел на побережье. Там, на берегу, стояли Золотые палаты. Маленький особняк соединял в себе все дороги королевства. Он нисколько не походил на столицу, вокруг него не стояли дома, только парки и леса, десятки мостов. В залив падали по меньшей мере четыре реки. Красота королевства очаровывала. Бетти жалел, что остальной мир пока скрывался в тумане, но был убежден, что другие земли не проигрывают Синаане во внешнем лоске. Внешнем… Что же он почувствовал, находясь в Ожерелье? Бетельгейз уловил зло; попав внутрь, он не различал ни тьмы, ни света. Понятия смешивались, и даже Фаталь, стоявшая рядом, обладала обоими гранями нравственности. «Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать», — вспомнил Бетельгейз слова отца. Ужасная игра! Душа в Мосант оказалась подобна весам. Что победит, какая грань? Изучая ауру Фаталь, Бетельгейз не понимал, кто она. Зло и добро соединялись в эклектике. Видимо, леди почувствовала влияние. Она негромко произнесла:
— Вы появились неожиданно, мой принц. Мы думали, это произойдет не раньше Второй эры.
— Второй эры? — бездумно повторил Бетельгейз, фоновым зрением замечая, что Фаталь оказалась ближе, чем была до того.
— То, что вы видите сейчас — не более чем набросок. Мир будет уничтожен и создан заново, когда придет время. Останется только лучшее… и лучшие.
Бетельгейз резко выпрямился.
— Кто будет решать, кому остаться, а кому исчезнуть? — вопросил он. — Это убийство. Массовое убийство. Я бы никогда не осмелился взять ответственность за такой суд. Это аморально и бесчеловечно. Как вы можете быть его слугой, зная о планах?
Аура леди не изменилась ни на йоту.
— Уверена, Владыка расскажет вам все, когда придет время, и будущее не покажется таким жестоким. Вы так устали, я вижу, — мягкий голос Фаталь успокаивал. — Зачем думать о плохом? Я покажу вам залив Призрачной луны, королевский пляж, музеи и парки, пещеры, архипелаги и острова.
— И все-таки — как? Я посещу то, что вы сказали, но сначала хочу услышать ответ на вопрос.
Попытка манипулировать окончательно вывела Бетельгейза из себя. Он чувствовал себя в подвешенном состоянии: мир пугал загадками и странностями. Он не видел определенности даже в стоящей рядом Фаталь. Кем считать ее? Врагом или жертвой? А кем она считает его? И почему? Почему даже она, практически незнакомая, смотрит с хорошо скрытыми опасениями, будто он в любой момент может причинить кому-то боль? В чем она и отец обвиняют его? За что? Обида жгла больно. В этот момент он впервые понял дядю Альбиуса, но понимание пришло не в тот момент, чтобы осознать его в полной мере.
— Вы хоть раз задумывались о будущем и других? Я разбираюсь в людях. Вы эгоистка. Вас не волнует ничего, кроме себя и удовольствия. Настоящая радость души вами непознанна.
Туфли опустились на мягкий песок, но Бетельгейз едва ли заметил это. Все, что его сейчас волновало, заключалось в человеке напротив. Обвинения будто прошли сквозь леди Фаталь. Она выслушивала их молча, но когда вернулась тишина, непреклонно заметила: