— Чем оно плохо?
— Чарингхолльской частью, — отчеканил Трид. — Не шевелись.
Облако упало сверху, как пригоршня снега. Бетельгейз не мог пошевелиться — серебристый туман связывал крепко. Дедушка не проникал в сознание, не управлял чужим телом, а просто опутал собой и начал вести вперед по коридору. Бетти продолжал видеть. Он, пожалуй, начал различать даже больше чем раньше: проступили узоры на колоннах и стенах, смутно знакомые, а очертания призрачной люстры вовсе вогнали в малопонятный трепет. Комнаты за закрытыми дверями, балконы, ведущие в никуда, сломанная лестница…
Привычный путь прервал тот, кого Бетти никогда прежде не видел. Его не видел и Майриор — только в восхищении описывал беспокойный мир, которым владел привалившийся к колонне широкоплечий мужчина в черном камзоле. Свет играл на ткани и окрашивал ее в другие цвета — зеленый, желтый, оранжевый… Все менялось, подобно глазам незнакомца. В них плескалось нечто знакомое и в то же время далекое. Первое время, придя в Мосант, Бетти воспринимал так солнечный свет.
— Замучила ностальгия по родине? — голос оказался резким, как дребезжание стекла.
— Нет.
— Ах, да. Ты же бесчувственный ученый — как я мог забыть! — сказав это, странное божество громогласно рассмеялось и растворилось в коридоре, оставив короткое: — За силой всегда прячется изъян…
В мыслях Бетельгейза мгновенно возник образ шара, застывшего обломками на столе. Это была Мосант; он сжал холодную поверхность кольца и ощутил, как металл пульсирует в пальцах. Казалось, лунное серебро желает улететь вслед за владыкой Переменчивого мира. Бетти понял, что напоминали глаза незнакомца — ртуть.
Ртуть — символ двойственности, перерождения, парадокса, спутник серебра. Его красота отравляла. Что именно текло в жилах богов: серебро или ртуть? Ведь сила творца разъедала изнутри, и это глупо отрицать.
— О чем он?
— Не хочу знать.
В этот момент Трид напоминал Майриора как никогда.
Кольцо продолжало пульсировать. Бетельгейз поднял его на уровень глаз: тонкая полоса серебра буквально кипела, сапфировый полумесяц оставался спокоен. В чем причина? Он вгляделся в бурлящую поверхность и начал различать редкую паутину льда. Следы ртути не находились, но подозрение Бетти не покидало. В Ожерелье никому не хотелось доверять. В конце концов, ничего не обнаружив, Бетельгейз решил, что владыка Переменчивого мира просто чересчур таинственен и настоящей опасности не представляет. Бывают такие души-пустозвоны.
Потом Бетти заметил трещину.
Она расположилась на сапфировом кольце, ровно посередине — как граница инь и янь, света и тьмы. Разделила мир напополам и насмешливо смотрела на горе-хранителя в ответ. Сияла под прожекторами Ожерелья. Предательски.
Однажды Римма разбила любимые очки от солнца папы. Бетельгейз чувствовал себя Риммой — только разбил он нечто стократ ценнее.
«Это сделал я?» — задал себе вопрос Бетти. Не ради успокоения совести — истины. Он определенно видел тень вины в этой трещине. Может, сапфировую гладь расколола его слабость. Страх. Никому не нужная любовь. О, последнее вполне могло, наигравшись с… сердцем, пройтись когтем по тому, что вверили Бетельгейзу. Если мир, созданный отцом, не примет Йонсу, то почему бы не оторвать кусочек, где она могла бы жить счастливо? Тайное желание души, неосознанное, но даже подсознание отдавалось по судьбе миров. Бетти ли не знать… Однажды отец проклял островных эльфов вампиризмом и, как ни силился, исцелить их души не смог. «Случайность», — оправдывался Майриор перед сыном. Со временем такого рода «случайности» заполонили Мосант. Их не исправляли. Майриор не знал, как создавал их. Только один раз они, отец и сын, придумали, как убрать одно из проклятий — распад души при смешении творений Майриора и его сестры. И заслуга принадлежала скорее Бетельгейзу. Он прочувствовал порыв отца в момент проклятия и распутал клубок, пришел к началу проклятия — гордыни творца.
И теперь — трещина…
— Мне нужно вернуться, — сказал Бетельгейз. — Владыка Переменчивого мира ушел, опасности нет. Я могу идти один.
«Или трещина появилась до того?»
— Хорошо. Будь осторожен. Эти коридоры никогда не пустуют.
«Я ведь не смотрел на сапфир ни разу за четыре дня».
— До встречи, — отстраненно попрощался Бетти. — Был бы рад увидеть тебя в Мосант.
— Этого не случится.
«Когда он ушел… Когда он ушел… Появилась из-за этого?»
Белые плиты под ногами напоминали волны. Бетельгейз никогда не замечал, что пол замка Ожерелья миров неспешно покачивается, плывет, как гигантский корабль в океане. Радужные брызги от набегавших волн времени отзывались на носах туфель. Они лишь подчеркивали изъян сапфирового полумесяца. Кривая трещина проходила по диагонали от центра изгиба к нижнему краю. Бетти даже замечал черный дым, вырывавшийся из нее.
Нет. Всего лишь видение. Это бездна, прячась за тонким стеклом коридора, играет с воображением, ничего более.
Бетельгейз остановился у дверей нужного зала и прислонился к стене. Невесомый мрамор был мягок, как шелк. Коридор — пуст. Что делать? Бетти ничего не знал о мирах. Он боялся, что, вернувшись в Мосант, раскрошит полотно измерения. Возможно справиться с волнением, страхом, но отсутствие таланта не исправить. Не невежество, нет. Оно лечилось теорией, практикой. Талант же… Без него не найти выхода из новой ситуации, когда набор шаблонов бессилен.
«Чарингхолльский принц снова будет ждать, когда все разрешится само?»
Вспомнив слова Йонсу, Бетельгейз аккуратно снял цепочку с шеи и надел кольцо на палец. Металл, почувствовав прикосновение к коже, перестал бесноваться. Бетти тоже стало легче: прохлада утихомирила. Он внимательно, точно приглядываясь к старому врагу, изучил трещину на сапфире.
— Я знаю, что с тобой что-то не так, — обратился Бетти к ней. — Я не твой хозяин и не буду делать вид, что происходящее нормально. Могло бы подсказать! Твое нынешнее воплощение себя-то не понимает, бессмысленно спрашивать, Анни погрязла в войне…
Война.
Очевидная причина! Почему он не понял раньше? Бетельгейз, обозвав себя дураком, раздосадованно открыл двери и растворился в белом свете.
Он очнулся там, где пожелал — у карты Мосант, висевшей в кабинете отца. Кабинет был пуст. За окном царствовала ночь. Луна пряталась за облаками — Майриор, наблюдавший за миром с ее помощью, еще не вернулся. Бетельгейз облизнул губы. Путешествие между измерениями вымотало его окончательно. Наверное, поэтому волнениям не осталось места. Он стоял перед гигантской картой спокойно, сложив руки на груди. Кольцо переливалось на пальце.
Папа ведь часами сидел перед картой, почему он… позволял всему происходить?
Кэрлима чернела и отдалялась, к ней спешили корабли. Эльфийское царство строило новые крепости и башни на границах. Браас… Бетельгейз не рискнул заглянуть вглубь земли, чтобы увидеть, чье сердце озаряло забытые богами пещеры. Пожарища, пепельные пустыни, заброшенные города… Мёрланд задыхался в бедности, и в Нитте-нори дела обстояли не лучше. Синаана? В ней Бетти тоже не увидел мира. Оссатура собирала армию, и судя по отсутствию приказа Короля — не в его честь.
Бетельгейз устало опустился на стул.
Серое пятно Эллионы разрасталось, как раковая опухоль. На юге оно начинало сливаться с пустыней. Интересно, как влияние Леты преобразит песок?
— Этим словом он и руководствуется, — сказал Бетельгейз сам себе. — «Интересно». Ему всегда все интересно!
Следовало догадаться. Прочувствовать. Но проклятое кольцо сделало слепым и глухим ко всем. Объяснимо. Если слушать других, то необходимое равновесие не удержать. Поэтому боль Белладонны оказалась выплеснута на карту Мосант — пятном армии у границы с синнэ Эллионы.
Валетте плевать. Валетта бродила, как волчица, в долине Нойры. Приказы Короля исполнялись беспрекословно. А подаренное бессмертие мог отобрать только он сам. Ни одна армия, ни одни чары не утянут Валетту Инколоре в бездну, пока того не захочет Майриор. Бетти боялся представить, сколько воинов Оссатуры окажутся жертвами, прежде чем Белладонна поймет глупость плана.