— Ты можешь это прекратить, — заметил он. — Поверь, мне не доставляет никакой радости видеть, как погибают талантливые люди — я замечаю плюсы других и признаю их. Но они не согласятся меняться, потому что зависят от того, что в них вложили тупоголовые Майриор и Эрмисса. Если бы сдалась ты, то…
В сердце Асель вскипел гнев.
— Не получишь, — прошипела она. Эван усмехнулся:
— На суде Майриор сказал то же самое. И что с ним теперь?
Полукровка наклонился к ней, буквально касаясь губами уха, и тихо, так, чтобы не услышала сама бездна, продолжил:
— Он предпочел бы видеть то, что сейчас видишь и чего боишься ты, чем подарок Висмута на прощание. Безразличие и забвение хуже смерти для творца. Пусть поблагодарит матушку за гордость.
Эван встал. Гнев внутри Асель опал тяжелыми каплями и смерзся в единый монолит под ребрами. Полукровка нашел самое больное место — того, кого она любила больше всего, несмотря на его многочисленные ошибки совести.
— Эй! — услышала Асель. — А если я уберу огоньки? Чем будете защищаться, уважаемые? На одной храбрости далеко не уедешь! Давайте я охлажу ваш пыл!
Дрожь пробежала от дикого холода, сковавшего тела, сердце замерло, пораженное льдом. Асель спрятала лицо в ладонях. Будто это могло защитить от адской, инфернальной стужи, которую наслал на руины Мосант Эван! Ее дыхание сбилось, и сама кровь загустела в венах. Внутри поселились крохотные иголочки. Каждый вздох сопровождался болью во всем теле. Глаза закрывались. Их хотелось закрыть.
Это конец.
Для чего дальнейшие страдания? Уйдет она — уйдут все, и не останется ни безразличия, ни легиона мертвых, ни проклятого огня…
Асель готова была сдаться и уйти в бездну, но незваные лучи, прочертившие небо, заставили изменить решение.
Это было солнце. Яркий лазоревый шар медленно поднимался над залитым гнилью полем. Лучи не гуляли по пеплу и телам и не пронизывали воздух — шар испускал ровное сияние, которое невесомо касалось кожи теплом. Спасительным теплом. Лед растаял, и дыхание вернулось. Асель приподнялась на руках.
Освещаемая небесными лучами к ним спускалась фигура в молочном платье. Оно стиралось с кожей и выдавало себя только складками и шлейфом юбки. Горели глаза, горел силуэт — Асель поняла, что взошло вовсе не солнце, это раскрылась чья-то душа. Именно душевное тепло пробудило ее, не рассвет луны.
Или…
— Сэрайз, — перевела на вампирский манер сакральное словосочетание Асель.
Эван с усилием сжал ладонь — армия мертвых опала на землю, разом лишившись сил. Шайлиан и Нитсу изумленно закрутили головами. Оба были растрепаны, исцарапаны и дымились от магии. Увидев Сэрайз, они отреагировали по-разному: Нитсу отступила на шаг, побелев сильнее, чем от вида трупов, Шайлиан замер; сама Сэрайз не могла отвести взгляд от единоутробного брата. Асель догадалась о всех причинах странного поведения. Нитсу не могла поверить, что принцесса, которую она отдала на растерзание майомингам, жива; Шайлиан не мог понять, почему незнакомая девушка так похожа на него; Сэрайз видела черты отца во встреченном юноше.
Разве кто-нибудь мог предсказать подобную встречу?
Однако сейчас была важна вовсе не она. Сэрайз плыла в лучах прямо к Эвану. Тот даже улыбнулся, глядя на золотистые локоны и полупрозрачное платье. Строгие губы не ответили тем же. Радость Эвана чуть увяла:
— Я полагал, вы более умны, принцесса. Ваши родители всегда руководствовались выгодой и логикой, ожидал от вас те же черты. Разочарован.
— Вы их не знали, — высокий голос Сэрайз бил ультразвуком. — Ваше утверждение беспочвенно.
Эван приподнял брови.
— Первый раз слышу обвинения об отсутствии логического мышления в свой адрес! Беспочвенно? Люди оставляют следы не только в ваших сердцах. Для нас, богов, души оставляют их в матрице. Не обманывайтесь, все, что я сказал вам тогда — чистая правда. Ваша мать жила только рассудком и воспринимала привязанность ко второму мужу как личный провал, — Эван бросил взгляд на Асель. Она попыталась не выдать охватившее волнение. — Вашего отца я знал лично. Лантан умел находить лазейки из западни, но на стратегию не хватало воображения… Ваш отец, принцесса, как его создатель, презирал чувства. Он никогда не отказался бы от выгодного знакомства в моем лице. Это потом, когда Майриор сам пропал в зеленых очах Леты, малышка Анни позабыла, что такое мозги…
Асель сжала кулаки. Сэрайз побледнела.
— Что ж, тогда я умнее своих родителей, — процедила она.
Эван покачал головой, изображая снисходительность.
— Нет. Вы глупы, как всякая молодая женщина, ослепленная юношеским максимализмом и шквалом гормонов. Вас мучает совесть. Вы думаете, что вмешавшись, искупите вину родителей. На самом деле вы понимаете, что родители оказались не лучше деда с прадедом, какие бы вы оправдания ни придумывали в разговоре со Спэйси. Матери… да, она отвечала на письма даже ночью, но храбрости признаться, что в гибели Кэрлимы виноваты вовсе не предатели из храма земли, ей не хватило. Отец поддержал ложь. Он поддерживал много лжи, верно, Асель? Михаэль Аустен — далеко не принц из сказок. Прежде чем вы откроете рот, принцесса, я сразу заявлю, что чаша со светлыми поступками его души ничтожна по сравнению со второй. Не обеляйте. Не обманывайтесь — во-первых. Во-вторых, ваши попытки в геройство никто не оценит. Некому. Я предложил вам единственный способ все исправить, но вы отказались, раз пришли по мою душу.
— Я не нуждаюсь в чужом одобрении, — отчеканила Сэрайз. — И тем более в советах.
— Прекрасно, — отозвался Эван. — Я знаю похожего человека, сейчас он валяется в пепле и собственной крови. Как грустно, что он приходится мне родственником. Вы, принцесса, жестоки. Я послал вас к нему, чтобы лунная магия подарила быструю смерть страдальцу, а вы пришли ко мне. Бесчеловечная жестокость, но не удивительная, если вспомнить однофамильцев.
Они стояли на куче трупов, кровь омывала их ноги, и Асель чувствовала, что медленно, медленно проваливается вглубь. Принцесса нисколько не показывала отвращения, Шайлиан, напряженный, как голый нерв, наблюдал за ней, и только Нитсу позволила себе показать, что находиться в гнили ей неприятно.
— Иногда жестокость оправдана, верно? — вопросил Эван, его последнее слово слилось с воем воспрянувшего пламени. Языки огня вырывались из тел и стремительно темнели. То была сила души Белладонны, то был яд, убивший принца Вердэйна и леди Лету, воплощенный хаос Переменчивого мира. Его касание — смертельно, и в смерти черный огонь смотрелся притягательно, волнующе, закрывал своим великолепием всякий иной свет. Эвану было тяжело найти с ним общий язык. Оставив чернильное полотно жечь свободно, он воздел руки к небу — гром заставил всех, даже тени, отшатнуться в страхе. Электрические заряды опутали кисти полукровки беспокойной сетью; Эван целился в Шайлиана, и это было очевидно — он давно понял угрозу клинка с призрачным пламенем и не случайно атаковал только владельца меча. Искры блуждали в залитых черненным серебром зрачках, отражались в стеклах очков. Эван стрелял, даже не скрывая цели, как когда-то Трид убил Лорелею. Заряд неминуемо уничтожил бы жертву, если бы не мимолетное движение Сэрайз.
Крошечная искорка животворящего синего пламени поселилась в мертвом, на которого опирался Эван, и возрожденный схватился за ногу полубога-энлордельера. Эван покачнулся. Заряд сорвался с его пальцев; Эван отбросил мешающее ему тело в основание горы, на которой они стояли; молния, минуя Шайлиана, раскрошила основание Кэрлэйири. Крепостная стена треснула. Башни падали в бездну под затихающий гром. Эван замер, провожая крошево камней и трупов взглядом, он был растерян, совершенно растерян, и только когда по темноте замерцали голубые искры, в его глазах возникло понимание. Он проиграл так глупо, как только мог проиграть самоуверенный человек. Эван успел повернуться к виновнице морока, лунной принцессе, прежде чем огонь обрушился на него — меч вонзился в спину и вспыхнул тем же цветом. Он призывал обрушить его на Майриора, но судьба распорядилась, чтобы от дара древней богини Сезарии распалась душа другого полукровки.