Так, вместе, Йонсу и Майриор встретили ночь.
Солнце раскрошилось, точно старая кость. Очертания голой земли, гор и разломов слились в одно — мрак. Где-то наверху, около Кэрлимы, упорно горела звезда, но ее свет не доходил до них и лишь подсвечивал скалы взлетавшего острова. Куда Эван пытался его поднять, к краю неба? Изредка темноту разбавляли краски: отголоски радуги поверженной Иридии, гнев Аргенто и ненависть, по-человечески холодная, Висмута. Что видела душа? Красоту. Что видел разум? Эссенцию чужой мысли в его затихающем мире.
Пустом, абсолютно пустом, где остались лишь они двое и алчные недотворцы. Кто привел к такому финалу? Нет смысла судить себя: всегда найдешь тысячу причин, почему поступил не так. И опуская их, Майри встречал голый итог: безразличие, забвение. Вот к чему он пришел за четырнадцать тысяч лет. От дела его жизни не останется ничего, все труды, волнения, ожидания — все впустую. Последний осколок любимого мира обнимал он в эти часы — Йонсу Ливэйг.
Полуэльфийка. Ее душу создала Эрмисса; он создал тело, историю и мир, в котором жизнь расцветала во всей красе. Отца Йонсу создала Эрмисса, мать — он. Не символичен ли закат Мосант под взором полуэльфийки, соединившее лучшее из их даров?
Йонсу молчала. Она, дрожа, продолжала ловить тлеющие обрывки. Не раз ее глаза становились черны, так случалось после каждой потери: родины, мужа, цели… Впервые виновником мрака в душе был не он, Майриор — возможно. Разом ушли и ее любовь, и охраняемый столь страстно мир. С трудом верилось Майриору, что между ним и Йонсу могло быть что-то общее, но… Судьба, взяв Бетти и Мосант, нанесла удар по обоим.
Говорить было не о чем. Незачем.
Майриор не мог заставить себя произнести имя сына. Бетельгейз значил для них разное: для него — надежду и боль, для нее — не менее чем смысл. Он помнил все зло, что сотворил для сына; Йонсу же, наверное, помнила поцелуи и обещания.
О чем им было говорить? О том, что Майриор не единожды разрушал ее мечты, их мечты?
Впервые в жизни Майриор с равнодушием обнимал женское тело. Йонсу не дышала. Она не дышала полжизни, разгадав его загадки, и обвела вокруг пальца много раз. Он никогда не знал ее. Йонсу научилась скрывать мысли после выпуска из храма; их ранние встречи оканчивались стыдом и взаимной неприязнью. Майриор пытался показать себя с лучшей стороны и неизменно проигрывал. Йонсу презирала его. Майриор считал: обсуждает, унижает, пытается отомстить. Постоянно искал подвох, повод ударить первым… И что в итоге? От всей Мосант остались только двое: она, непреклонная, и он, непрощенный. Им не о чем говорить…
О чем Йонсу думает сейчас, зависнув на краю пустоты?
О Бетти? О погибших до одного эльфах? Об исчезнувших городах? Подругах? О несбывшейся мечте, об ушедшей цели? О смерти?
О чем она думает сейчас?
О том же, о чем он?
Нет сил спросить. Смерть сближает, но не сдерживает гордость.
— Я могу увести тебя в другой мир, если хочешь, — это было все, что Майриор смог сказать, когда ночь и холод подобрались к ним вплотную, и в ожидании замолчал. Йонсу ответила не сразу: думала ли, не могла решиться, собиралась с силами или просто не услышала… Майриор никогда не узнает, как и о многом другом.
— Для чего мне спасаться? — спросила она. Голос звенел.
— Не знаю.
— Я тоже.
Майриор никогда не понимал Йонсу, но сейчас они пришли к одному и понимали одно — цель жизни погасла вслед за Мосант. Новый шанс? Майриор ушел бы сам, но понимал: его будут искать. Его уничтожат, в каком бы Пепельном мире он ни спрятался, мечтая о новом творении. С чистого листа… Нет. Он отдал всю душу, всю кровь сердца использовал чернилами для Мосант и не сможет еще раз открыться для творчества. Слишком долго он жил одним. Нет, для Майриора игра кончилась. И лучше погаснуть, чем быть разорванным на части другими.
Майриор почему-то вспомнил Валентайна, идущего на смерть, на бой с ним, «Королем». Полуночный рыцарь оставлял Донну, Оссатуру, последнюю надежду на семью и счастье, зная, что проиграет. Валентайн, вспыльчивый, импульсивный, не знакомый со здравым смыслом, понял это и лгал любимой об обратном. С хладнокровием и равнодушием к собственной жизни бился с ним, не зная, что все же оставит след в сопернике. Благодаря нему Майриор пришел к пониманию: найти силы перед смертью все же можно. Не прощать всех и каждого в надежде на божественную благодать, не пасть до компромиссов, не раскаиваться, не бояться. Уйти, уверенным в своей правоте. Майриор предпочел бы уйти так: с уважением к себе, пусть и потеряв уважение других.
Потом Майриор вспомнил Вейни, положившую жизнь за него, «Бога». Получив его приказ, Айвена без раздумий отправилась на смерть — вот она, слепая вера. Только слова возлюбленного Бетельгейза пошатнули уверенность в монархе. Майриор с тоской, содроганием жаркую и безрассудную любовь Вейни, которую не ставил ни во что. Только один раз она вызвала ответ в груди: когда ее глаза, не веря в предательство, устремились к небу, будто спрашивая «Заслужила?». «Нет», — произнес Майриор одними губами, отвечая на вопрос спустя девятнадцать лет. Храбрости хватило только сейчас. И он тоже не заслужил.
Наверное, Майри непроивольно сжал Йонсу в объятиях слишком сильно, поскольку Йонсу недовольно процедила:
— Даже не надейся.
«Не надейся». Майриор сразу вспомнил Белладонну, чья робкая надежда на исцеление Оссатуры была растоптана им и Валеттой.
— Прости, — Майри отпустил Йонсу, и та немедленно задрожала. — Задумался.
— О ком-то? — губы Ливэйг дрогнули в насмешке. Всю жизнь ее сравнивали со скалой, сталью, стрелой, и Майриор согласился со всеми сравнениями разом. Она не плакала, но цена была высока. Если самообладание покинет Йонсу, на спокойствие самого Десенто можно не рассчитывать. Если мир покинет Йонсу, ему больше не для чего хранить серебристый круг…
Десенто… «Десенто» значит «разрушать». Отчим знал, какую фамилию оставлять в подарок. Перед лицом гибели лгать казалось бессмысленным, поэтому Майриор просто ответил:
— О своих слугах.
— Мучает совесть?
«Кристальная честность даже с риском получить увечье», — когда-то именно так Белладонна охарактеризовала Валентайна по просьбе Майри. Йонсу была абсолютно такой же; впрочем, стоит ли удивляться тому, как сильно похож старейший генерал Хайленда на своего протеже? Майриор ответил в лоб:
— Да.
Молчание. Честности и признания ошибки Йонсу явно не ожидала. И почему все пошло не так с самого начала их знакомства? Почему при первой же встрече с ней Майриор ляпнул очевидную гадость? «Не мог представить, что из всего мира останемся только мы вдвоем». А кто мог? Майриор пожелал, чтобы сердце грело сильнее — единственное, что он мог сделать для Йонсу. Какие бы противоречия их ни разъединяли, они же и связывали — жизнь каждого сложилась бы совсем по-другому, если бы лишилась… врага.
— Меня тоже мучает, — внезапно произнесла Йонсу. — Если бы я настояла на своем, то Валери и вся Аланда остались бы живы. Если бы я действовала умнее, не случилась бы Пятая Звездная. Если бы я не витала в облаках, Бетти был бы с нами.
«Нами». Впервые в жизни она показала, что у них есть что-то общее. Майриор не стал произносить крамольную мысль вслух.
— Ты думаешь обо всех аландцах, — сказал он вместо этого первое, что прошло в голову после, а потом понял, что вопрос мучил давно, — я же вспоминаю только Клинков. Я неисправим. Как ты переживаешь за тех, кого не знаешь?
Более объяснять не было смысла. Ливэйг поймала очередной тлеющий огонек.
— Не знаю. Не знаю… Ставлю себя на их место? На тех, кто погибал, на тех, кто терял. Не задумывалась об этом.