Майриор попытался представить себя Летой, погибающей от молнии, Валентайном, павшим от того же, Альмейрой, расчлененной светом, Ситри, разодранной в клочья волками… Нет, все впустую, его душа была неспособна на сопереживание. Он — просто эгоист, по насмешке судьбы получивший великую силу без ее понимания. Майриор кинул взгляд на ладонь, которой прикоснулся к замочной скважине скрытого мира Ожерелья, и после — на Йонсу, которую вновь захотелось обнять. Лучше бы дар получила она. Золото, чистое золото. Да только как отдать эту проклятую силу, вырвать себе сердце и протянуть полуэльфийке? Она бы не приняла.
Если бы Майриор не сказал много веков назад, что считает ее идеализм ребятничеством, то, может, их судьбы сложились бы иначе? Не исчезла бы Аланда, наскучила бы война, и соревнование с Ожерельем перестало бы иметь смысл. Может даже, они бы начали встречаться, любить друг друга. И тогда не появилась бы в его жизни Сиенна Чарингхолле, не родился бы Бетельгейз, не дрожало бы сердце от имени Валетты Инколоре, а раз так, то не нужно жалеть. Случилось то, что случилось, и иначе быть не могло. Это его судьба — стоять на коленях перед разлагающимся творением. Все имеет конец.
— Если бы знала, — Майриор с трудом заставил себя произнести невыносимое начало вопроса, — что отказав Бетельгейзу в Палаире, спасла бы его сейчас, ты бы согласилась? Прожила бы жизнь одна, но с осознанием его счастья?
Йонсу впервые посмотрела на него. Задав себе аналогичный вопрос, Майриор получил отрицательный ответ.
— Конечно согласилась бы! — воскликнула Йонсу. В ее темных глазах повисла непрозвучавшая просьба. Как часто он видел в чужих глазах мольбу и не придавал ей значение.
— Нет, я ничего не могу исправить, — собственный голос казался чужим. — Ни воскресить, ни создать, ни поменять, ни… ни… ни создать. Я понял это, я не могу ничего хорошего.
— Неправда!
Майриор недоуменно поднял брови. Возмущенный крик Йонсу показался странным и неуместным.
— Ты создал Бетельгейза, — объяснила она.
— В рождении сына я сыграл короткую роль, не отличавшуюся разнообразием.
— Врешь ты все.
Откуда взялись силы на шутки? Гул в голове становился невыносимым, мир вокруг раздваивался. Майриор даже начал ощущать, как дрожит рука с украденной частицей истинного света Ожерелья.
— Ты создал Оссатуру, Зачарованные чары, Аланду и Палаир, Сёльву и небо, звезды, солнцу и луну. Не говори, что не создал ничего прекрасного. Это ложь.
Майриор чуть улыбнулся. Глядя на практически исчезнувшие очертания Мосант, он подумал, что все-таки жил не зря. И пусть после не останется ничего, кроме холодных призраков любимого мира в измерении Селены.
— Жалко, — вынес он вердикт. — Создавать Мосант столько лет, чтобы его разрушили шавки Ожерелья. Надеюсь, после моей смерти Теллур и принц Альбиус зададут им там жару. Зря надеюсь, — хмыкнул Майриор. — По описаниям, Альбиус сделает это в любом случае. Он не сдастся.
— Как ты.
Холодные пальцы погладили его по здоровой руке, перевернули ладонь и прикрыли сверху. Дрожь унялась — Йонсу словно забрала часть его ноши. Майриор сжал ее пальцы своими.
— Я сдался, — признал он. — Мне некого спасать, кроме тебя. И ты отказалась уходить. Остается сидеть здесь и ждать, когда кровь окончательно высохнет. Тогда исчезнет наш с тобой клочок земли. Парадокс судьбы: последние минуты я проведу с тобой, Йонсу Ливэйг. Повезло мне.
— Дурак, — только и сказала Йонсу, но руку не убрала.
Мосант окончательно охватила тьма и безвременье. Их души давно бы разбились, если бы не круг серебра. Майриор видел, как трескается оболочка его главного сокровища, как гаснет свет в подаренном отцом зале. Отец… Майриор так и не примирился с ним. Впрочем, желание простить не возникло даже сейчас. Слишком много зла они совершили друг другу, чтобы Майриор вспомнил о прощении, извинении или раскаянии. Он не изменился. С другой стороны, по какой-то же причине рука Йонсу и его рука соединились? К чему такие исключения? Почему исключением стала она?
Вереницу мыслей прервала яркая вспышка на небе, разогнавшая мрак на долю секунды.
— Надеюсь, кого-то убили, — от всей души пожелал Майриор. — На гибель Астата не надеюсь… Пусть это будет Аргенто. Без Аргенто банде придется тяжело.
— Лучше Эвана. Никогда не встречала настолько гадкого существа. Даже к тебе отношение было лучше.
— Спасибо.
«Спаси тебя бог», — забавное слово в его устах.
Остатки Мосант вновь озарились вспышками в поднебесье. Наступивший мрак не внушал ужас. Майриор изучал его с легким интересом: ведь то на самом деле холст, с которого начинал каждый создатель. Ни идей, ни деталей, ни плана, только замысел. Только замысел. Не хватало океана под ногами, созданного Тридом. Из небытия Майриор сотворил форму и смысл. Искусство. Он называл это наукой, а Эрмисса твердила: «Искусство!». Кто оказался прав? Разве Йонсу Ливэйг, сидящая рядом, не воплощение красоты? Что создает красоту? Кто создал ее? Они вместе. А раз так, не разными ли словами они прозвали один смысл?
И снова молчание в полной тишине. Украшенное прикосновением рук.
Смешивались краски, расцветали лазоревые цветы с шлейфом рубиновых звезд. Это… красиво? Людей, считающих, что красота — неотъемлемая часть смерти, всегда считали психопатами. Мир умирал; тогда почему так прекрасна эта минута? Пожалуй, Майриор впервые за многие годы видел не бездушные строки, повисшие в воздухе, а именно краски. Лазоревый сменился озорным малахитом. Он подкрался сверху, выглядывал из-под купола мира сквозь трещины.
— Теллур, — произнес Майриор для Йонсу.
Милый божок. Майри надеялся, что друг выживет. Да, несмотря на недоверие, предательство, сейчас он считал Теллура другом. Не покажи Теллур Пепельный мир, смог бы Майриор с таким цинизмом наблюдать за кончиной собственного?
— Что с ним? — Йонсу проводила взглядом гиацинтовую звезду, прочертившую темноту перед ними.
— Я чувствую ярость и боль. Идет битва.
Но кто? От кого защищался друг? Аргенто, Висмут, сам Астат? У Теллура нет шансов ни с одним из них. Поможет ли ему хоть кто-то? Майриор закусил губу. Дни Мосант сочтены, его — тоже; пусть выживет хотя бы Теллур! Про остальных он старался не думать. Их нет. Никого нет…
— У тебя кровь идет, — Йонсу аккуратно провела краем манжета по его верхней губе. На ткани отпечаталась серебристая полоса. Лицо Йонсу озарил тусклый свет. Майриор отвернулся. В груди щемило так же, как некоторое время назад в залах Ожерелья. Сердцу было тесно внутри. А кровь, рвущаяся наружу, была горячей — он ведь пожелал согреть Йонсу, верно? Последнее, что можно сделать не для себя.
— Ты когда-нибудь думал, что все закончится так?
Странный вопрос. «Никогда», — хотел ответить Майри и внезапно почувствовал каплю, упавшую на руку. Его или ее? Йонсу положила голову ему на плечо. Волосы пахли корицей. Вокруг разрушался мир, а он думает о какой-то корице. Наверное, потому что был рад, что не встречает финал в одиночестве.
— Я тоже, — сказала Йонсу, сминая окровавленный кусочек ткани. — Я тоже…
Когда-то давно Майриор думал: было бы замечательно получить благосклонность горделивой красавицы, получить возможность обнять и поцеловать, а теперь… Горше ее прикосновений только темнота вокруг.
— Я представляла, как мы с Бетти живем в Чарингхолле, как у нас рождаются дети, внуки, как черная империя вновь становится прекрасной. Бетти так этого хотел. А в итоге нет ни Чарингхолла, ни его. Я хотела, чтобы Мосант стала раем — она разрушается. Может, дело во мне? — голос Йонсу вновь зазвенел от слез.
— Не ты виновата.
Под рукой Майриора обрушился край серебряного круга — они в молчании отползли на середину. Тьма прильнула ближе. Майриор вновь вспомнил Пепельный мир. Если бы он не увидел до того безжизненные пласты пепла и клубящиеся тени, то сошел бы с ума. Как происходящее выносит Йонсу? Он вновь приобнял ее за плечи и накрыл плащом, который продолжал робко светиться звездами. Йонсу с благодарностью обвила рукой его талию. Кожа полуэльфийки оказалась холодна. Тело Майриора было невосприимчиво к внешним температурам, его поддерживала собственная кровь, и он никогда не узнал бы, что вокруг беснуется инфернальная стужа, если бы не иней на лице полуэльфийки. Как жаль, что Майриор ничего не может изменить — мир перестал принадлежать ему, когда Висмут получил официальный приказ Ожерелья. Он мог только надеяться на других, впервые в жизни познав кошмарное чувство абсолютной беспомощности.