Майриор кинул взгляд на малахитовые брызги в поднебесье. «Удачи», — шепнул он про себя. Теллур услышит, а с его победой, возможно, рассеется и тьма.
Неожиданный взрыв заставил Майриора и Йонсу отпрянуть. Рубиновый свет ударил им в лица, безжалостно показывая то, что они пытались скрыть: залитое кровью лицо и слезы на щеках. Кровь и вода. Все как в начале.
— Аргенто, — понял Майриор.
— Погибла? — встрепенулась Йонсу.
— Кажется…
Майриор не знал наверняка, и это мучило. В любом случае, тьма вдруг стала настолько плотной и вязкой, что буквально липла к телу. Пропали и лазуревые цветы, и гиацинтовые крошки, и малахит. Остался блеклый круг со рваными краями, плавающий в бездне. Как Висмут Переменчивого мира смог ее подчинить? Какую душу он получил от Астата при создании, неужели ту самую, оскверненную убийцей Чаринга?
— Да, она погибла. Висмут в ярости.
Упал новый осколок света. Места осталось столь мало, что Йонсу забралась к нему на колени. Майриор обнял ее со спины и уткнулся носом в волосы. Не хотелось отпускать — вдруг пропадет? А руки, между тем, начала грызть тьма. Боль пронзала слабыми импульсами все тело.
— Как невыносимо ожидание! — вдруг зло выпалила Йонсу. — Сколько нам еще осталось?!
— Явно немного.
Смешно.
Майриор вспомнил, как когда-то давно сидел вместе с Риммой на виадуке Золотых палат и точно так же обнимал. Римма смеялась, глупая, зависнув над пропастью, и говорила, как же здорово болтать ногами над бездной и знать, что в нее не упадешь — потому что рядом папа. Если бы он обнимал ее чаще.
— Мне ведь страшно на самом деле, — призналась Йонсу. — Как же я не хотела чувствовать страх в конце!
«Я тоже», — подумал Майри.
Темнота. Она оплетала кожу и рушила последний клочок земли. Да, боялся. Не боли, не бессмысленности, не забвения. Не плена. Он боялся смерти, неизвестности. Что его ждет? Пустота? Или же после смерти существует что-то даже для таких, как он? Полукровка… Повержен мир Киберионти, навсегда уходят боги — нет будущего ни для одной части его души.
Но, может, все же…
Спустя некоторое время темнота опутала его окончательно. Майри не видел ни Йонсу, ни собственную руку. По горлу растекалось что-то липкое; тело начала бить мелкая дрожь, боль шла волнами от сердца и отдавала в предплечье, шею, голову. По сравнению с ней укусы ртутной бездны меркли. Йонсу… Она тоже задрожала, несмотря на то, что Майриор пытался прикрывать ее собой, как мог. В какой раз он ругал судьбу за то, что полуэльфийка уродилась выше и крупнее него! Йонсу свернулась на его коленях, как маленький ребенок, их лица практически соприкасались, но тьма все равно начинала грызть ее. Когда же это все кончится?
— Йонсу? — позвал он, когда тишина показалась невыносимой. Невыносимой казалась и мысль, что Йонсу умрет у него на руках; однако она чуть пошевелилась, и в темноте Майри различил знакомые зеленоватые искорки. Они были прямо перед ним. Нет, мир потерян не до конца. Некая часть продолжала подчиняться ему, Майриор попытался найти знакомые связи в темноте, однако голова слишком болела, чтобы воспринимать.
— Никогда не думал, что встречу этот момент с тобой, — нашелся ответ на молчаливый вопрос. — Ну, то есть… Мы никогда друг другу не нравились.
— Никогда? — уточнила Йонсу.
«В тот день, когда ты вышла из машины с отцом, — подумал Майриор, и по телу разлилась новая волна тепла и боли. — В утро нашей встречи у Саманты, встреча в твоем храме, видение под ноты пианино…»
— Нет, никогда, — соврал он. — Или я чего-то не знаю? — Майри вдруг решил пошутить, чтобы немного скрасить виды конца мира и их смерти. Искры впереди задрожали и помутнели.
— Дурак, — шепнула Йонсу, и на его кожу вновь упали холодные капли. Майриор ощущал холод ее щеки сквозь одежду.
— Я думал, что никогда не встречу конец, потому что его не будет. Считал, что буду жить вечно — ведь ни постарел ни на год со дня шестнадцатилетия, когда встретил могилу Лии. Вечная молодость. Всесильность… Я столько отдал Мосант, — Майриор вдруг почувствовал злость, — а теперь наблюдаю, как она разрушается. Надеюсь, бездна доберется до Висмута с Эваном. Обвели вокруг пальца, как ребенка! Я должен кого-то прощать перед смертью? Ну уж нет! Я их ненавижу; нечего терять, в бездне нет места для моей души, она слишком ярка! Так просто и так глупо: Висмут давно изучал меня через черное пламя, отравил Лету, и оттого вся Мосант погрязла в хаосе, а я не замечал… Когда Белладонна начала использовать силу, я гулял по Киберионти и думал, как… как… Лантан подтачивал снаружи, подготавливал Эвана против меня, да только Эван не дурак, нашел того, чьи силы достойны — Висмута… Я дурак. Я действительно дурак! Я ничего не замечал, никого и думал о другом. Всегда думал не о том, что нужно, а теперь…
Черное небо озарила короткая вспышка. Она погасла прежде, чем Майриор понял, что произошло.
— А теперь только ты и я на руинах, больше никого не осталось, ничего…
Тьма жалила остервенело, хотелось выть от боли. Закрыть глаза. Да только что толку — картина изменится, только когда Майриор закроет их навсегда.
Но он все же прикрыл их, сетуя, что в последний момент человеческая половина души взяла вверх.
Жар застилал глаза, боль пронзала тело вновь и вновь. Майриор представил жемчужный Аливьен-иссе и Оссатуру вдали, поля притоков Сёльвы, Валерийские леса и покрытое вечным льдом озеро. В мечтах ему стало легче — Майри позволил себе окунуться в них. Над ним медленно поднимался робкий серебристый шар. Он испускал ровное сияние, которое невесомо касалось кожи теплом. Нечто между солнцем и луной — Майри давно мечтал о таком светиле, но воплотить ее смог только в последней фантазии.
Он опустился на колени. Все вокруг казалось осязаемым, подлинным. Его пальцы обняли короткую нежную траву, еще влажную от росы. Пахло свежестью, той самой свежестью, что всегда приходила в конце весны вместе с грозой; но теперь не звучал голос грома в небесах, не разливалось эхо по черному полотну неба; синева над головой не подпускала облака к жемчужному шару.
Легкое касание лилового, нежно-розового разбавляло привычный Мосант рассвет. Майриор увидел, что слева, на склоне высокого холма, распускались васильки, а у края летнего островка проступает ручей. Он тек в сторону шара, туда, где расступался туман под дыханием ветра. Был ли новый берег за ним или нет — то невозможно было различить. День становился все более ясным; по левую руку вдруг показались высокие горы, какие Майриор сотворил в начале времен.
Он встал и направился в сторону веселых синих лепестков. Красоты выдуманного мира не отпускали Майри; душа пела, как родник у маленького озерца, полного кувшинок. Около озера росло дерево с дивной бархатной корой и острыми резными листьями. Майриор видел такие только в мечтах. Ветер пел, шумело далекое море, и ветви покачивались в такт крыльев птиц, что внезапно пролетели мимо. От порыва на глаза упала прядь волос. Озадаченный, он склонился над озером и не увидел себя. Он увидел…
— Майри, это рассвет луны.
Яркий лазоревый шар вспыхнул над бездной. Майриор поднял голову; Йонсу смотрела на рассвет, на ее щеках застыла изморозь, слезы и серебро. Майри вдруг ощутил потребность дышать: внутри словно перестало хватать места, сердце забилось, как безумное, с глаз сбросилась пелена, и зрение резко стало острым. Луна еще никогда не казалась ему столь прекрасной.
— Это Сэрайз, — хрипло сказала Йонсу. — Я ведь думала, что она…
Майриор, повинуясь интуиции, с трудом опустил глаза. Лазоревые лучи гуляли по ртутной пленке, а под ними… Тысячи звезд, тысячи жизней, животворящее пламя, его наследие, ее наследие, новое будущее, которое он — они — едва не потеряли. Вдали завис гигантский мрачный остров, настоящий небесный город — Кэрлэйири, а около него — новая звезда. Новый мир. Майриор в очередной раз отер лицо. Рубашка промокла от крови, на плаще отпечатался рисунок — серебро на черной ткани. Светящая жидкость оставила следы под ногами, и мрак отступал, немного, но отступал. Он клубился около последних людей.