Парнишка поднял увлажнившиеся глаза на обгоревший портрет вождя.
- Да! Из школы тебя выпрут, - подытожил Костя, выслушав Ленькин рассказ. - Но вряд ли посадят. Сейчас - после амнистии - по 58-й не сажают. Ждут... Но ты и без школы не пропадешь... - Костя выбирал веник для бани, взвешивая его в руке.
- Я хочу школу закончить, - неожиданно зло и нервно перебил Ленька.
Костя кинул веник в жестяную шайку.
- Хочешь быть, как говорил покойник Еська, инженером человеческих душ?
Ленька молчал, сглатывая комок в горле.
- Да сделаем мы тебе ксиву, - успокоил Костя. - Будешь иметь аттестат - один к одному!
Мать и бабушка отреагировали на Ленькин рассказ, как на известие о смерти. Первой пришла в себя мать:
- Леня, я прошу тебя - соглашайся, что ты виноват. И извиняйся. Проси прощения. Говори, что умысла не было!
- А его и не было! - обозлился до того вяло слушавший сын.
- Та що ж вы! Один казав, другой - перемовчав! - вмешалась со своего топчана бабушка.
- Не лезьте не в свое дело, - привычно одернула ее мать. - Главное, извиняйся. Отец, - она подошла к стоявшему у двери Леньке, - посоветовал бы то же самое!
- Всегда ты знаешь, что бы он посоветовал! - огрызнулся Ленька.
- Я - знаю, - с укором ответила мать. - Мы живем вместе двадцать лет. Извиняйся!
Ленька шел в школу. Ничего хорошего это посещение не обещало, и ноги сами замедляли шаг, приближаясь к калитке школьной ограды. Навстречу вылетел Витек Харламов и протянул руку.
- Поздравляю!
- С чем? - Леньке было не до шуток.
- Сейчас поймешь! - Витек обнял его за талию, потащил на школьное крыльцо.
Ребята наперебой совали ему свои пятерни. Он, недоумевая, спрашивал:
- Что случилось?
Объяснила девушка-очкарик, став на Ленькином пути в школьных дверях:
- Твой Берия оказался врагом народа!
В школьном коридоре Звонилкин со стремянки снимал обгоревший злополучный портрет, за которым жалко висела оплавленная розетка.
- Задержись, - приказал он Леньке сверху.
Спустившись, взял его под руку, отвел в сторону и негромко поинтересовался:
- А откуда ты узнал, что Берия вчера арестован?
Леньку ошарашил вопрос.
- Я этого не знал.
- Ты уверен? Может быть, ты слушал чужое радио? - не унимался учитель. - "Голос Америки"? Или Би-би-си?
- У нас дома нет приемника, - едва сдерживаясь, ответил парнишка.
Звонилкин не поверил.
- Сомнительно, - заключил он.
В пересечении коридоров казармы кипело гуляние.
- Оп-чи, карявая,
Шапка каракулева,
Я у дома страданула
Мамка караулила,
выплясывала девица в красной кофте с оборками, но Руфка по кличке "Ляляка" не уступала ей:
Ой, спасите, помогите,
Вон он, вон он побежал,
Десять лет ему воткните
Он мне целочку сломал.
И снова хором пели:
Оп-чи, карявая...
Аккомпанировал на аккордеоне с демпферами чахоточный музыкант по кличке "Трухуночка", рядом с которым, не отпуская его ни на шаг, чтобы не увели, дежурила дородная жена.
Плясали и парни, пытаясь в этом ритме отбивать чечетку с оттяжкой и выкрикивать нескладухи.
Радостный Ленька продирался сквозь пляшущую и поющую толпу к подоконнику у кухни, на котором сидел Костя в окружении нескольких мрачных парней и неизменного Булки.
- Не нужно мастырить аттестат, - выпалил он, оказавшись рядом с Коноваловым. - Берию...
- Знаю. Шлепнули. Тебе фартит! В рубашке родился, - порадовался за парня Костя.
В коридоре заголосили еще сильней.
- С чего гуляют? - спросил Ленька.
- Малышка освободился. - Костя глядел стальными глазами поверх пляшущих на стриженую, в шрамах голову Малышки, возвышавшуюся над гульбищем.
- Тянул по Указу 47-го года. За хищение соцсобственности. Но - всего три года... - Он цокнул языком.
Малышка будто почувствовал, что о нем говорят, пригнувшись, нырнул в толпу и появился, огромный и рыхлый, перед Костей со стаканом водки в руке.
- Костя, выпьем за то, чтобы мы чаще гуляли и меньше сидели!
Малышка протянул ему стакан.
- Пока пей сам. И погуляй. - Коновалов не принял стакана.
Малышка помрачнел, заглотал водку, швырнул стакан на пол и ушел.
Осколки блестели на асфальтовом полу.
- Что это он? - не понял Ленька.
- Он, говорят, ссучился и заложил в колонии хорошего вора. Чтобы выйти до срока.
- Это... точно?
- Надо проверить, Леня.
- А как?
- У нас на это своя почта есть, - ласково объяснил Костя.
- И что будет, если заложил?
- Услышишь. Или узнаешь.
Веселье вдруг замолкло. Аккордеон еще звучал, но пляшущие, почуяв тревогу, перестали топтаться. По коридору прошел, вроде бы не замечая никого вокруг, участковый Гальян.
Возле Малышки он остановился.
- Что, твой? - указал пальцем Гальян в пацана, которого вернувшийся держал на руках.
- Мой! - Малышка погладил сына по русым волосикам.
- И мой! - за спиной участкового возникла запыхавшаяся и разопревшая от танцев Верка.
- Смотри-ка! - покачал головой участковый, словно не веря в то, что у Малышки может быть сын, да еще такой ладный крепыш. - А ты сам - почему здесь? Ты же подписку давал, что духу твоего здесь не будет!
- У меня здесь жена и сын! - встал с лавки бугай и навис над Гальяном, но того превосходство в росте и весе не смущало.
- Она, - Гальян дернул головой в сторону Верки, - тебе по закону не жена. Значит, и сын - не сын. По закону.
- Пропишите - сразу распишемся.
- Ага! - поддакнула из-за спины участкового Верка.
- Обождешь! Если я тебя здесь еще раз увижу - пеняй на себя. Тебя ведь по-хорошему предупреждали.
Гальян ушел. Аккордеонист зафокстротил, но никому не танцевалось, и Трухуночка смолк.
- Останется здесь, - сказал Костя вслед понуро бредущему по коридору Малышке, - будет искать пятый угол.
- Как это? - вырвалось у Леньки.
- Лучше не знать.
- А все же? - переждав, когда мимо пройдут возвращающиеся с гулянки, спросил парнишка.
- В комнате, в каждом углу, стоят четыре мусора и бьют сапогами и ремнями, а ты между ними мечешься, ищешь пятый - где не бьют.
По тому, как рассказывал Костя, было понятно, что он сам когда-то искал пятый угол, но Ленька все-таки не удержался, уточнил:
- А ты... искал... угол?
- Раньше - искал.