— Нам без ругани нельзя, — пояснил мне «Ванька». — Ругань у нас заместо покурить!
Лишь к городовым, стоявшим на перекрестках с самым неприступно-торжественным видом, мой «водила» относился с опаской.
— Два протокола о «неосторожной езде» — и зовут в канцелярию градоначальника. После третьего — прощай разрешение на занятие извозом! — объяснил «Ванька» свое отношение к стражам порядка на улицах и негромко выругался, объехав «регулировщика» по всем правилам. — Ууу, нечистая сила!
— Почему нечистая? — заинтересовался я, ожидая очередного городского перла, и не прогадал.
— А как ж-с? В лесу есть леший, в воде — водяной, в доме — домовой, а в городе — городовой! — водила сплюнул трижды через левое плечо и накинулся с попреками на своего коллегу, мешавшего проехать. — Куды ты прешь, деревня⁈ Понакупят разрешений, а ездить по городу не умеют! Тебе, сиволапый, не пролетку, конку доверить нельзя! По прямой поедешь — и тут заплутаешь! Тормози, тормози, гад!
— Да он головой тормозит! — поддержал я своего извозчика.
— Думаешь? — «Ванька» сперва не понял, но потом разулыбался. — Точно! Головой скорбные. Измельчали людишки. А зимой с ними вообще беда.
— Почему!
— Так в деревне делать нечего, вот они и прут сюды скопом.
— А Москва не резиновая!
— Да ты, барин, голова! — еще больше растянул рот в улыбке извозчик. — О! Гляди-гляди, умора!
Он показал мне на празднично украшенную карету, меж колес которой мелькали ноги пассажиров.
— Эх, свадьба-свадьба, мещанское горе! Доэкономились! Жениха с невестой везли, да пол провалился. Вот пассажиры и бегут, — он захохотал на всю улицу, перекрыв своим смехом даже пронзительный скрип железных колес.
Помимо забавной уличной сценки мне было на что посмотреть. Город бурлил. Непрерывно двигался поток транспорта — пролетки извозчиков, телеги ломовиков, вагоны конки и трамвая, несуразного вида автомобили и непривычной конструкции велосипеды. К последним «Ванька» относился с усмешкой, а вот «моторов» откровенно побаивался.
— Гудят так, что лошади на дыбы встают! Пьяницы!
— Неужто пьяными за руль садятся?
— Так кто ж в трезвом уме в этакую страхолюдину полезет? — искренне удивился мой извозчик.[1] — Так что им прямая дорога в «монопольку». Вон, видишь, стоят сорокомученики, — он ткнул пальцем в сторону длиннющей очереди в казенную винную лавку, торговавшую водкой.
Водка водкой, но не одной «монополькой» жила Москва. Торговля процветала. На каждом углу магазин, на каждом фасаде — реклама. Кричащая, броская, да не одна, а с первого до последнего этажа, даже на брандмауэрах. Простые объявления, вывески и яркие красочные картины, выполненные с изяществом и вкусом или без оного — в стиле модерн или а-ля лубок. «Последние новости из Парижа: шелковые и шерстяные материи для визитных, бальных туалетов, костюмов и пальто». «Конфекцион, М. и И. Мандль», «Папиросы Дядя Костя. Собственный магазин т-ва Кузнецкий Мост», «Кладовая галантерейных товаров, специально перчаток, галстухов и чулочных товаров»…
«Мне бы приодеться, — поглядел я с досадой на обшлага своих брюк и потертые штиблеты. — Придется в ноги Антонину Сергеевичу поклониться!»
— Скажи-ка, любезный, где в столице разжиться одежой поприличнее, но чтоб не обманули?
— Не местный, что ль? — сразу сообразил ушлый «Ванька». — Это тебе, барин, «дешевку» нужно поискать.
— Дешевку?
— Так у нас испокон веку прозываются распродажи по бросовым ценам. Конечно, главная — перед Рождеством. Но и сейчас найти можно. Ежели какой магазин сгорел, а хозяин его получил страховку, то объявит «распродажу по случаю пожара». Тут уж не зевай. А на Старую площадь лучше носа не суй. Там самые злодеи работают. Зазовут внутрь и так закружат, что сам не заметишь, как купил втридорога ненужную тебе дрянь. Хотя… Может, и побоятся с тобой связываться. С такой комплекцией прямая дорога в охотнорядские молодцы. Если, конечно, имеется привычка к сквернословию. Ребята там все, как на подбор, кровь с молоком, а лаются так, что покойника разбудят. И подраться со скубентами большие любители.