— Что за новая конгениальная идея тебя озарила, душа моя? — сдался Антонин Сергеевич.
— Театр Омона!
— Это гнездо разврата⁈ — изумился доктор с таким выражением лица, будто жена зазывала его в стриптиз-бар или в гамбургский квартал красных фонарей.
— Но мы же давно хотели… — нахмурила бровки супруга и замурлыкала. — Вот подумай: какая у меня жизнь? Лето на даче в Пушкино — одни моционы: парк, купальни на Серебрянке, Окуловский обрыв. Скукотища! Летний театр — фу, любители! А Шарль Омон… — она мечтательно закатила глаза. — Концерт-паризьен, концерт-монстр! Этуали, венгерские и цыганские хоры, пантонимисты, лилипуты, популярные куплеты и чудо-собака «Султан». Чудо-собака!!!
— Ну не знаю… — не сдавался Плехов. — Ужинать там как-то не тянет.
Мне стало его немного жаль, но я не понимал, что может быть развратного в чудо-собаке и хорах. Пусть даже в цыганских.
— Ты всегда отговаривался, что не желаешь туда идти из опасения инцидента. Но теперь…. Когда с нами Вася…
— Стесняюсь спросить: неужто так опасно посещение ресторана с развлекательной программой? — не удержался я от вопроса.
— Ну как объяснить? — смешался Плехов. — Разное пишут в газетах. Бывают там под занавес разные происшествия. Любят у нас подгулявшие купчики выкинуть этакий фортель. Не всегда безопасный, скажем так, для людей, пекущихся о своей репутации.
— Опасаетесь, что кто-то посмеет оскорбить Антонину Никитичну?
— Ты же этого не допустишь, Василий⁈ — жарко задышала м-м Плехова.
— Ох, чует мое сердце: без протокола не обойдемся! — понурился доктор и махнул не глядя рюмку шустовского коньяку.
… Театр Омона — здоровенное новенькое здание на углу Садовой и Тверской — предлагал развлечения двух видов. Театрализованное представление в концертном зале и ресторан с насыщенной программой. Ресторан работал до четырех утра, и веселье в нем не прекращалось ни на минуту. Атмосфера наэлектризована — аж волосы трещат. Все в предвкушении, в ожидании непонятно чего — не то драки, не то ласкового взгляда от этуали-певички на сцене с романтическим продолжением. В воздухе веет напряжением и надрывом — тем, что уже заразило и город, и всю страну и вот-вот готово выплеснуться, взорваться, испятнать стены и мостовые красной человеческой кровушкой. Пока я с мадам возвращался на извозчике домой, насмотрелся и на демонстрантов с красными флагами, и на спящих прямо на мостовой дорожных рабочих в рванине, отдыхающих во время обеда, и на толпы нищих, бросающихся чуть не под колеса…
«Или тут, в фешенебельном кабаке, всегда так?» — задавался я вопросом и не находил ответа. Зато хорошо понимал, как крепко, до зубовного скрежета сжимаются челюсти у мастеровых с окраин, поломоек, прачек, пекарей, железнодорожников и прочего рабочего люда, вынужденного горбатиться, чтобы всем этим веселящимся сейчас у Омона господам было так дьявольски весело, так беззаботно…
«Ну и рожи! Мордатые, тупые, с мертвыми глазами, с блестящими от жира, накаченными, как силиконом, щеками, с ниточками слюны изо рта… Хозяева жизни, тьфу!»
— Особо рекомендуюсь-с осетринку! — заливался соловьем у стола официант. — В любом виде-с хороша будет: паровая, разварная в шампанском, америкэн или по-русски…
— Не нужно осетрины, — неожиданно вмешался я, припомнив, что такое чек-лист в ресторане и справедливо опасаясь за свежесть предлагаемой рыбы.[1]
Официант зло стрельнул в меня из-под бровей.
— Тогда судачки а ля натурель…
— Думаешь, не стоит рыбу брать? — задумчиво крутил в руках книгу с меню Плехов. — Может, ты, Вася, и прав. Возьмем телятину. Как телятина сегодня, хороша?
— Белая как снег, — закивал головой официант. — На сковородке не шипит, а истекает желе…
— Уговорил, — кивнул доктор. — Холодное из рябчиков по-суворовски еще подашь, суфле froid de foie gras, артишоков с горошком…
— Мне только пирог горячий с ананасами, — вмешалась Антонина Никитична, явившаяся к Омону не пузо тешить, а за впечатлениями. — И фруктов побольше.
— Пить что желаете? Шато Лафит от Дюпре?
Плехов язвительно засмеялся:
— Знаем про проделки с Дюпре! Читали-с фельетончик Дяди Гиляя. Давай-ка нам, братец, лучше рябиновой Нежинской.[2] А даме шампанского Редирер.
Концерт на сцене набирал обороты. Певичек сменяли на сцене то каскадная танцовщица, то частушечники, то юмористы, то куплетисты. Мне большинство номеров не нравилось. Все какие-то жеманные, то и дело ломающие на сцене руки, а некоторые и петь толком не умели. По-видимому, считали, что при такой-то фигуре голос иметь не обязательно.
Цыганско-венгерско-русский хор выводил модный хит сезона «Жалобно стонет ветер осенний»: