— Куды раскачиваться, Тихон? — вопрошал мордатый огородник, тоже не из последних людей на селе. С поставок зелени в Липецк имел он твёрдый доход и уважение от опчества. От ломоты в хребтине — вечно жалостливое выражение на широком лице.
— Известно куда! Надоть нам барина своего подале сплавить. А как уедет, урожай-то из его садов к рукам и прибрать.
Неспокойно было в сельской России в 1905-м, кровавом. Бурлила деревня, слухами полнилась. Иной раз и взрывалась, как в феврале на Орловщине, когда после известия об убийстве великого князя Сергея Александровича его крестьяне разнесли в пух и прах имение царственного владельца.[1] А перед самым севом взбудоражило село новое известие, от соседей: крестьяне из Волынского спровадили в Москву своего барина, инженера Трембовельского. «Мы тебя, Дмитрий Иванович, шибко уважаем, так что ехал бы ты отсель», — сообщили селяне своему благодетелю, который бесплатно чинил им сеялки и прочую механику. Уехал! «А мы что, лысые?» — тут же зачесала лохматые затылки вся округа. Тут-то и вылез со своим рискованным бизнес-планом Тихон Пантелеевич.
— А ну как кишки нам повыпустят за баловство? — сомневался ревматический огородник.
— Пустяковая история, — не соглашался с пораженцем закадычный дружок и будущий подельник. — Народ у нас злой на барина из-за покосов. Нам за реку надоть плавать и на лодках потом на свой берег возить, а его луга — вот они, прям под боком! Голытьбе шепнуть: мол, пора луга себе забрать. Они и рады будут.
— А причем тут сады?
Богатей закатил глаза. Выбрал себе помощничка! Все ему растолкуй, разжуй и в рот положи.
— На усадьбу всем опчеством навалимси. Чтоб всех повязать. Нам с тобой — урожай с барских садов, остальным — покосы.
Огородник бледнел, холодел от таких перспектив и принимался энергично ковырять щепочкой в зубах. Впрочем, он каждый вечер так делал, когда устраивался на завалинке. Чтоб все сельчане видели: мясо у него на столе не переводится. Позер деревенского разлива!
— Жизнь-то окаянная, — вздыхал он, потирая поясницу.
— Нужно не зевать, — убеждал Пантелеич.
Сам-то гунявый мироед, как его прозвали в селе, в уговорах не нуждался. Из Коломны приехал к нему закупщик от производителей пастилы, да и намекнул: ему все равно, кому за антоновку по осени платить. Если барина не будет, можно свою выгоду поиметь. Ждет всех прибыль нежданная! Пантелеич проникся. В одно рыло страшновато, а с дружками-приятелями из тех, кто цену копейке знает, может и выгорит. Дело за малым: пустить по селу слушок, что пришла пора с барином поквитаться. Глядишь, как уборка завершится, народ-то и раскачается.
Все лето дружки старались. То с одним переговорят, то с другим словом перекинутся. И все в одном направлении. Пора, братцы, с сеном вопрос порешать. Как? Да запросто. Красного петуха барину подпустить. Хватит, намучились! Пришло наше время.
Идея народу зашла. А к будущей гоп-компании присоединился еще один подельник, лавочник Серафим, чем только не промышлявший. Он никак не мог пройти мимо нежданно готового свалиться в руки богатства в виде хрустящих ассигнаций за чужой урожай кисло-ароматных яблок.
Лишь два события чуть не свели на ноль всю подготовку к злодейству. Приезд в имение брата барина, а следом мое внезапное появление. Если выражаться привычным мне языком, случился информационный взрыв, временно перекрывший всю новостную повестку.
В прибытии на летний отдых доктора Плехова, Антонина Сергеевича, к брату Максиму Сергеевичу не было ничего необычного. Так или иначе, в июле или в августе, московский гость навещал родные пенаты. Другое дело, когда это рядовое событие совпало с доставкой моей изрядно обескровленной тушки в господский дом. Очень взбудоражили село и моя персона, и загадочные обстоятельства, при которых меня нашли и принесли в имение. Не было еще в окрестностях такого, чтобы находился крепко порезанный человек. Можно сказать, на последнем издыхании. Откуда только взялся на реке Воронеж нехристь, способный ножичком по горлу полоснуть? Выживет, не выживет солдатик, гадали целый месяц селяне.
Выжил. И спутал все карты заговорщикам. Хоть и слабый — дунь на меня, упаду, — но опасный. Это сразу сообразили. Так что, когда «дохтур» отбыл в старую столицу, раскачивались еще месяц. И гунявый мироед, и огородник, и лавочник как только ни агитировали за анархию. Как только ни соблазняли. Время-то шло, антоновка поспевала. Казалось, богатство, в тайных думках уже пристроившееся в сундуках, уплывало в дальние дали. Пролетел вхолостую яблочный Спас, вот-вот Осенины настанут. Бабье лето клонилось к закату, а опчество все колебалось.