Пока приказчик разливался соловьем, я, уже все для себя решив, пытался сообразить, куда мне пристроить этот горлорез. Вешать на пояс в ножнах — не лучший вариант. Оставалось одно: запихнуть сзади за пояс брюк и надеяться, что рукоятка меня не выдаст, спрятанная под пиджаком. Был бы на мне костюм-визитка с его длинными фалдами… Увы, чего нет, того нет.
И еще… Нужно зашить две пятисотки в воротник пиджака. Не стоит дразнить гусей, то бишь уголовную братию.
— У вас найдется в магазине походный набор с иголкой и ниткой? — уточнил я у продавца, заранее зная ответ. — И место, где с ними можно поколдовать?
… Мудров не обманул: Кривой переулок и в самом деле был кривым, как турецкий клыч. И таким же опасным. Я свернул с Варварки и стал спускаться вниз в сторону Москва-реки. И сразу почувствовал себя тут лишним. Моя соломенная шляпа смотрелась вызывающе в этом царстве картузов, фуражек и кепок. Как и костюм, путь и недорогой, но все же бастард голубых кровей среди поддевок, тужурок и простых косовороток. Народ тут обитал простой и дерзкий. Я прошел мимо начинающейся драки двух оборванцев в лаптях в окружении толпы босяков. Видимо, тут обитали рабочие, прибывшие на московские стройки. И жулики. Куда же без них. Перехватив несколько оценивающих пристальных взглядов, я ускорился и вскоре прибыл на место. В лавку-«обжорку», торговавшую щами за три копейки, кашей за две и «бульонкой» — странным блюдом из обрезков вчерашнего мяса, запеченных в горшке с перцем и лавровым листом — за 10. У входа толпились старьевщики с толкучки на Старой площади.
Я нырнул внутрь. Встретился взглядом с подавальщиком за стойкой в цветастой рубашке-косоворотке. Мой вид у него вопросов не вызвал. Как и мое сообщение, сказанное полушепотом:
— У меня записка к Пузану.
Качнув нарочито прилизанным к узкому лбу прямым пробором, подавальщик окликнул молодого еврея, притулившегося в темном углу.
— Изя, человек до Матки. Проводи.
Парень безропотно поставил на стойку кружку с квасом.
— Идем!
Мы вышли в переулок и тут же нырнули в проход между домами. Запетляли между ветхих, но высоких четырехэтажных домов, деревянных сараев и куч мусора по такому сложному маршруту, что я мгновенно потерялся. Где север, где юг, где Кремль, где Москва-река? В этом мире полутеней, облупленных фасадов, мрачных тоннелей, проходных дворов ощущение пространства совершенно искажалось. Казалось, я уже не в Москве, не в России, а непонятно где: трущобы — все на одно лицо. Вернее, абсолютно безликие. Живущие по собственным законам. И, конечно, никакой полиции…
Адская смесь запахов чуть не снесла меня с ног. Из прямоугольного проема, ведущего во внутренний двор, несло одновременно скисшей капустой, гнилым луком и жареной рыбой, мышиным дерьмом и котами, солдатскими портянками и нечистотами. В этом «бульоне» раскачалось белье на длинных веревках, протянутых между расположенных тремя ярусами друг напротив друга длинных балконов-галерей. Удивительно, но этот двор напоминал Одессу. Только Одессу тусклую. Одессу, лишенную солнца. Оно, словно вор, с трудом прокрадывалось в этот каменный колодец, но так и не смогло пробиться сквозь мокрые простыни, отразиться от обшарпанных потемневших стен. Здесь веяло безысходностью, а не южнопортовой черноморской бесшабашностью и весельем. Отсюда хотелось поскорее сбежать. Но выбора у меня не было.
Я вздохнул и двинулся за своим провожатым, не переставая недоумевать: ведь я находился буквально в двух шагах от кипящего центра столичной торговли в Гостиных рядах. От нарядной толпы. От сверкающих витрин. От Биржи с ее пройдошистыми, но представительными дельцами. В двух шагах от Кремля и Красной площади!
— Нам сюда, на галдарейку, — показал мой провожатый на лестницу, ведущую на второй ярус сплошного балкона.
Под ногами загремели ржавые ступени. Открытая длинная галерея-галдарейка сплошной полосой лепилась к стене дома непонятно на чем и заменяла собой внутренний коридор. На нее выходили двери из квартир и их слепые окна, в которые свет не мог проникнуть из-за нависающей точно такой же галереи следующего этажя. Похоже, владельцы здания экономили на всем. Возможно, даже на отделке: казалось, дом сразу так и был построен с потемневшей от сырости штукатуркой, кое-как размазанной по стенам.
Дорогу нам преградил здоровенный простоволосый детина в одной рубахе навыпуск на голое тело, залатанных штанах и истоптанных, позабывших о ваксе сапогах гармошкой. Мы померились взглядами. Ни ростом, ни комплекцией я не уступал, а придать себе вид опасного типа — это мне запросто. Громила сплюнул сквозь редкие зубы.