А еще новости с юга о еврейских погромах…
Куда катится мир?
О случившейся в нем великой перемене, мы узнали, когда добрались до железнодорожной платформы на Рязанской железной дороге, прозванной в народе Ильинской по имени местного владельца, инженера-путейца и торговца дачными участками. «Манифест 17 октября», как сверхзвуковая ракета с кассетным боеприпасом, пронесся над городами и весями России и накрыл всех поголовно. Свершилось! Царь уступил стачке. Революция восторжествовала. Парламентской монархии в Империи — быть!
Около станции было людно. «Чистая публика» с окрестных дач толпилась на и вокруг платформы. Ждали свежих газет из столицы. И ликовали. Дамы в шляпках, пузатые господа в котелках, студенты и гимназисты, инженеры в фуражках с молоточками и прожигатели жизни в канотье — все пребывали в крайней степени восторженной экзальтации. Кричали, что-то бессвязно друг другу рассказывали, обнимались, целовались с незнакомыми и соседями по дачам. Публика «нечистая», обслуга, работавшая на окрестных дачах, поддавшись общему настроению, тянулась в церковь в двух шагах от станции, чтобы поставить свечку за здравие будущей Государственной Думы. Никому и в голову не могло прийти, что свечку стоило бы поставить за упокой — за упокой сытой беззаботной жизни. Быть может, именно об этом думал одинокий крестьянин, сидевший на облучке телеги. Или взял да пообещал себе: дайте срок, и до ваших глоток доберёмся! Или, напротив, ни о чем не думал и лишь удивлялся, чего все так переполошились. Его повозка стояла на другой, безлюдной стороне от путей, на недачной. За деревянным забором, ограждавшим узкий перрон и «чугунку». Этот забор и рельсы, уходящие вдаль, словно делили Ильинское пополам на мир пира и мир выживания, и никогда им не сойтись вместе, как полярным полюсам…
(Быково, Ильинская — пара верст. С одной стороны дачи и сосны, с другой — деревня и поля. И всех ждет 17-й год)
С трудом протолкавшись к кассе, мы купили билеты на ближайший пригородный поезд. Ждать его долго не пришлось. Вскоре мы тряслись в вагоне, приближаясь к Москве.
Беленцов сошел с поезда раньше, на одной из дачных платформ. Пожал на прощанье мне руку.
— Вам, Командор, нужно обязательно познакомиться с моими старшими товарищами, особенно с Володей. Очень решительный. Вы похожи.
— Подпольщик?
— Да. Володя — это не имя, а партийная кличка.
Конечно, я был не в том положении, чтобы сейчас читать нотации Бодрому. После наших похождений — и осуждать революционное подполье?
… Столица встретила нас еще большим, чем в Ильинском, всеобщим ликованием, граничившим с помешательством. Толпы праздношатавшегося люда заполняли улицы, переулки и бульвары. Всеобщее братание. Красные флаги. Исчезнувшая как класс полиция (что нам на руку). Казалось, вся Москва позабыла о хлебе насущном, забила на работу и предпочитала митинговать или вливаться в шествия и стихийные демонстрации непонятно во имя чего. Извозчик с трудом провез нас на площадь у Биржи. Там, на углу со Старопанским переулком, возвышалось модерновое здание банка Товарищества Рябушинских, которое, если верить их рекламе, предлагало в аренду «безопасные ящики».
В банк нас пустили со скрипом. Уж больно непредставительный вид мы имели, особенно, пацаны. Но уговорили. И с ящиком нам подфартило.
— Все, буквально все заняты, — объяснял нам бородатый клерк с пышной шевелюрой, расчесанной на прямой пробор. — Вам повезло. Буквально час назад один освободился.
Ага, «повезло». За два «петуха», вложенных в мой паспорт. Впрочем, чему удивляться? В эпоху социальных катаклизмов люди всегда бегут прятать свои денежки — кто в банк, кто в сад с банкой и лопатой.
Освободившись от тяжкого неправедного груза, надежно его пристроив, вздохнул с облегчением. Выдал пацанам по две сотни на разгуляй, строго наказав особо не шиковать, деньгами не светить и, главное, держать язык за зубами.
— Имейте в виду. То, что нас на горячем не прихватили, — это ничего не значит. Слухи пойдут, и полиция мигом нас сцапает. На одно лишь уповаю: сыскарям нынче не до нас.
Это предположение полностью подтвердил Пузан, когда мы навестили его в трущобах. Его берлога была завалена разного рода дорогой «рухлядью», а сам главвор был взвинчен до крайности. Весь на кураже, как я недавно, он заразился всеобщим душевным подъемом. «Свобода» открыла ему невиданные перспективы. Глаза горели, руки подрагивали, энергия била через край. Гигантская, как нам казалось, сумма денег, его доля, которую мы вывалили на стол, впечатлила, но не поразила. Куда более его занимали будущие барыши. Даже обидно стало, если честно.